Документы С. И. Мишлановой -
преподавателя русского языка
Кабульского университета
Воспоминания С. И. Мишлановой
Я работала в Афганистане три года, с 1983 по 1986 год, мы с мужем преподавали русский язык в Кабульском университете, в советском культурном центре. Конечно, нельзя сравнивать трудности нашей жизни там с тем, через что прошли люди в армии. И отчасти то, что мы могли там работать, было обеспечено трудами наших ребят.
Наш быт был достаточно аскетичным, но по афганским меркам -вполне комфортабельным. Мы жили в городском микрорайоне, застроенном панельными пятиэтажками со всеми удобствами. На работу нас возили практически через весь город. Наш дом стоял у дороги, за ней были лавки-дуканы, за ними гора. Оттуда и стреляли. За этой горой была жизнь, куда мы, естественно, не проникали. Мы достаточно быстро научились понимать: от нас стреляют или к нам. Если от нас - можно дальше спокойно спать.
Даже Кабул контролировался правительственными войсками примерно процентов на 40, а вся территория страны - говорят, на 12 %. Цифры, конечно, все - из слухов. Ни официальной, ни надежной информации не было. Мы смотрели советское ТВ и поражались, насколько то, что говорили, отличалось от реальности.
Раз в неделю нас организованно под охраной вывозили на рынок. И лучше было не делать ни «шаг влево», ни «шаг вправо». Мы понимали, что с нами именно охрана, а не конвой. Ну да, все боялись похищения - советские специалисты, говорят, стоили дорого. Когда мы вернулись, я долго не могла привыкнуть к самым простым вещам. Тишина за окном могла означать, что сейчас начнется обстрел. Чем тише -тем страшнее. Урны стоят - там же может быть мина. Говорят, пластиковые мины и миноискатель не берет. Опасно заходить в примерочную - бывало, что там и взрывались. А самолеты, которые полого набирают высоту или постепенно снижаются над городом, стали для нас после возвращения самым экзотическим зрелищем. Над Кабулом самолет набирает по спирали высоту, и его сопровождают, выпуская тепловые ракеты. Это защищает от выстрелов с земли. Над горами он уже идет на максимальной высоте. Сначала нас пугали ракетами, которые шли на тепло - от них и была тепловая защита. Потом появились стингеры, которые шли уже на силуэт. Я не военный специалист, могу быть неточна в формулировках - в таком варианте все это бытовало в наших разговорах.
Кабул был живым и очень разным городом. В центре - цивильные здания, стайки девушек в белых платьях и с непокрытыми головами. Кабульский университет, где мы работали, строили американцы. Советский Союз построил политех и автомеханический техникум, там были роскошные парки, куда мы ездили по пятницам - в общий выходной. Советский культурный центр в Кабуле (я там вела группу) -был облицован ониксом... под дерево, потому что дерево - немыслимо дорогой строительный материал.
А по горам лепились странные жилища, куда в бурдюках носили воду на спинах водоносы. Со стороны это было интересно, но, наверное, для жизни - кошмарно.
Советские гражданские специалисты жили в трех точках: Старый и Новый микрорайоны на окраине Кабула и посольство, в посольстве была и школа. Мы сначала собирались взять с собой сына, ему было 8 лет, он уже был записан в моем паспорте. На первый год нам не дали место в школе. На второй - дали. Но мы уже год прожили в Кабуле, так что и речи не было взять его с собой. Поездка через весь город в посольскую школу и обратно - это ненужное приключение. Мы там застали смену власти - Бабрак Кармаль ушел, пришел Наджибулла. Это были очень бурные дни в городе.
Когда я вернулась оттуда, моему сыну было 10 лет, и я ему не могла позволить оставить что-то в тарелке, заставляла доедать, потому что я видела голодных детей, которые рылись в мусоре. На наши помойки приходили дети. И мы буквально на вторую неделю начали сортировать весь мусор и, конечно, выносили и оставляли пакеты с едой, потому что видеть детей, которые роются в мусоре, было невыносимо.
У нас было оружие. Мы даже раз в месяц ездили на стрельбы в крепость Бала-Гиссар. Там стояли наши военные. Мы жили в пятиэтажке с горячей водой, они - здесь, в палатках, так что не нам жаловаться на условия. Обычно, конечно, народ, отстрелявшись, передавал мишень нетронутой, над собой все подшучивали. На первых стрельбах мне заряжали пистолет. Потом я потребовала от мужа, чтобы он меня научил. У нас был «Макаров».
Больше всего мы боялись этот пистолет потерять, естественно, потому что, к сожалению, продавали оружие, в лавки отдавали за большие деньги, и если бы мы потеряли свой пистолет, то у нас были бы серьезные неприятности, поэтому мы над ним тряслись. Понятно, что никогда в жизни в человека мы бы стрелять не стали. Если бы в нашу квартиру вломились, то у нас был бы шанс застрелиться, вот и все.
В Кабуле работали гражданские специалисты не только из Союза, но и из других стран. Мы подружились там с историком и математиком из ГДР. В конце 80-х годов, когда в Европе много говорили о трудностях в нашей стране, эти ребята нам посылали посылки с едой. Неловко, конечно.
В советском культурном центре я вела группу по русскому языку - занималась со взрослыми людьми. Специалисты из московского Университета дружбы народов научили работать без языка-посредника. Мы сразу говорили только по-русски. Просто на понимание - тогда русский язык был единственным посредником со всем миром, он был необходим. До сих пор не могу отделаться от чувства вины. Мыто уехали, кто-то из наших студентов тоже спасся, но многие остались. Об их судьбе думать страшно.
Так вот, в советский культурный центр нас сопровождал «комендант», он был вооружен: у него были автомат, граната, про ручное оружие я уж и не говорю. Мы, конечно, со своим пистолетом никуда не ездили, потому что не приведи господь его потерять. Я последняя была на точке, когда он обратно возил преподавателей из центра домой. Мы были с мужем, поэтому мы пирожки стряпали, к нам все в гости любили ходить, в основном, там все были одинокие, мало кто был с семьями. Однажды я тоже затащила этого коменданта: «Давай я тебя пирожками накормлю, чаю попьем», - и он так расслабился от этого чая - вот я за что купила, за то и продаю вам - и сказал, что «у него инструкция: если он не может нас отбить, то он обязан нас застрелить, он не имеет права отдавать нас живыми». Вооружен для этого он был хорошо, я думаю, иначе он не справился бы. Я думаю, не исключено, что это так, потому что у нас тогда прочно сидела в голове мысль, что не дай бог попасть в плен. Я знаю, что и военные тоже очень этого боялись, потому что - я знаю, мне рассказывали, у нас были друзья разные, в том числе и очень осведомленные - говорили, что больше всего боятся, что не опознают, домой придет сообщение, что пропал без вести, а это значит, что, возможно, попал в плен.
Раз в месяц мы ездили в госпиталь. Готовили всякую домашнюю еду, закупали фрукты. Мужчины доносили нам сумки до дверей и оставались снаружи. Они не могли заходить туда. Видеть покалеченных парней, которым нет двадцати, стыдно. Когда ты взрослый и здоровый - и сделать ничего не можешь. Нам тоже было стыдно за это «дамское» посещение. Сердце рвалось. Те, кого довезли до госпиталя, уже были «счастливцами».
В СССР тогда было не принято говорить о многом из того, что на самом деле происходило в Афганистане. И когда мы вернулись, я поняла одно: рассказывать кому-либо об афганских событиях бессмысленно, никто ничего не поймет. Поэтому долгое время мы обходили молчанием тему нашей работы в Афганистане.
ПермГАСПИ. ВПД.
