Документы С. Н. Егорова -
военнослужащего разведывательно-десантной роты
781-го отдельного разведывательного батальона
Воспоминания С. Н. Егорова
Боевые выходы начались уже через две недели после моего попадания в разведывательно-десантную роту, уже с апреля. Пришла домой основная масса развед-роты после Панджшерской операции. Эти люди слезали с БМП, похожие на пиратов. Все они были грязные, в лохмотьях, все в пыли, лица черные, как у шахтеров. У них светились только глаза и зубы. Мне даже показалось, что у них пыль изо рта шла. Идут и орут: «Замена, замена нам пришла!» Обнимают нас, целуют.
А потом начались байки. Все расспрашивали, как я в Кабуле служил, чем занимались. Я говорю: «У вас все табуретки целые, а там в Кабуле одна табуретка на пять человек. Потому что их все сломали о бошки». А для всех такой шок, как так. Я дальше рассказываю: «А в спинках у кроватей нет прутьев. Это все уже давно достали и этой железякой били по голове» Упомянул еще, что обухом мне прилетело, если не верите, можно съездить спросить, пока те солдаты еще там.
Крокодил там такой у нас был, Александр, который прописку мне давал, мастер спорта. Они все в роте были качки, борцы, занимались чем-нибудь до армии, и даже мастера спорта были по два на взвод. И этот Крокодил басом говорит: «Ну все, операция будет под Кабулом, придем в твою часть, где ты служил, я всех убью!» И в итоге была операция, и пришел я в свою роту, там тех уже никого не было, меня никто не узнает. Один нашелся, узнал, но не вспомнил, как меня зовут. Удивился, что я вообще живой. Когда меня провожали, мне отдали все мои вещи: шинель, шапку, котелок, кто-то мне перочинный нож дал, кто-то конфетку. Стояли и смотрели на меня, как на покойника, я в их глазах был живой труп. Они меня похоронили заранее.
Первое боевое задание. Хорошо, что оно прошел без пальбы, без потерь, потому что для меня все это было впервые. Нас привезли на выносной пост, закрепленный за каждой ротой, определенное место, на определенной горе. Там стояла либо БТР, либо БМП в укрепленном месте и велось наблюдение - дозор за зеленой зоной и днем и ночью. Это было на горе, под горой кишлаки и все передвижения, куда караваны пошли, все видно. Бинокль такой крутой у нас был, специальный ночной бинокль. И если что подозрительное, сообщаешь по рации. Нас туда привезли, все для меня ново. И меня посылают за каким-то инструментом, не помню сейчас, взять у какого-то Лисенка (у всех клички были). Я зибираюсь в БТР, стучу по стенке, спрашиваю про Лисенка. Вылезает чумазый парень, лицо у него все в разводах от масла: «Это кто там орет? Я сейчас покажу Лисенка! Ты кто такой?» Потом оказалось, что мы с ним одного призыва. Познакомились, подружились.
На этом посту мы просидели две недели. Получили ориентировку, что духи ночью фонариками, как морзянкой, передают сообщения друг другу. Нас это все достало, и решили мы их поймать. Ночью часть роты, примерно сорок человек, выдвинулась с горы, в цепи спустились. Темно, хоть глаз коли. Остальные около сорока остались на укреплении по разным причинам. Водители, кто на броне, были и хромые, и больные, и такие, кто честно признавался, что боится. Это вообще нормально было, в порядке вещей. И зачем нам такие, он чего-то испугается, побежит, когда надо лежать и притворяться камушком. Бывало и такое: мы лежим, как камушки, а духи рядом идут, ноги совсем близко. Если, фонарик они зажгли, увидели бы, что это не камни, а люди лежат, то конец операции. А если у такого нервы не выдержат, всякое бывало, испугается, побежит, заорет, - сразу всех перестреляют.
Идем. Ночь, кишлак, тишина, даже собаки не лают. По карте все сверяем, один огород прошли, другой. Там огороды все квадратами и разграничены дувалами (забор по-афгански, слепленный из глины, бывают по колено, потом по пояс и до трех метров доходит). У них все дома и дувалы слеплены из глины. Делается ящик без дна, размером с современный строительный блок. Глиной с песком, с травой мешается и заполняется. Все это лепится один за другим, пока до десятого доходишь, первый уже засох, вынимается из ящика, и из таких блоков строится все. Потом глиной промазывается, и постройка крепко стоит, веками. Дом они строят за два дня, и эти дома на солдатском сленге мы называли крепостью.
Прошли несколько огородов, доходим до места, стена метра четыре высотой, и не можем ее обойти, там дувал большой, как ее обойти. По карте смотрим, все ровно, не может быть, что такая большая высота у стены. Мы уперлись в крепость. Подумали и решили через стену перелезать. А все разведчики КМС-ники, мастера спорта, только мы простые спортсмены. Коля, как самый сильный, заместитель командира взвода, встал к стене, уперся руками, на него залез Боря, такой же здоровый качок, на него третий и начинает штык-ножом вырубать в стене дырку. Вырубает лаз, и вся рота начинает перелезать по этим двум парням в эту дыру в стене. Высота примерно 2,5 м. Настала и моя очередь. Я лезу по одному, по второму, автомат на мне висит, вещмешок, лифчик с шестью магазинами, все вместе около 40 кг. И я в эту дырку не могу пролезть, все мне мешает. А с той стороны меня уже должны встречать. Я думал, что там пол рядом. В темноте ошиблись в расчетах и дырку выдолбили слишком высоко, примерно 1,5 метра до пола было. Кто-то в дозор пошел вперед, остальные принимают людей, все остальные, кто пролез, уже рассортировали^. А я стою на человеке и никак не могу протолкнуться, а там уже матерятся, шипят на меня. Я снимаю автомат и бросаю его в дырку, была полная тишина, только шепотки, и вдруг такой лязг от падающего автомата. Я понимаю, что до земли неблизко. Кое-как пролез в эту дыру, приземляюсь и тут мне в глаз такой удар. У-у-у... так было темно, а стало еще темнее. Меня за шиворот волокут, и голос в ухо: «Еще раз автомат выпустишь из рук, тебе кранты будут!» И я с одним глазом двинулся дальше. Прошли все точки, где были маяки, были сигареты накуренные, было видно лежанки, где сидели эти люди-маячки. Никого мы не нашли, но я такого страху натерпелся. И все операции, а их даже нельзя сосчитать, сколько их у меня было, потом для себя так расценивал: это все равно что в чужой сад сходить за яблоками. И молодых так потом учил. Тебе надо яблок набрать, и ты еще не знаешь, что тебя там ждет: или стрелять будут из чего-то, или кирпич прилетит от сторожа. Особенно когда в кишлаках или в зеленой зоне. В горах, конечно, все по-другому происходит.
На место вернулись, у меня такой синяк под глазом, солдаты и офицеры стали расспрашивать. Отвечал: «Наткнулся на ветку в темноте». Постепенно до меня стало доходить, я тому солдату, что синяк мне поставил, сказал: «Спасибо, что научил меня, чтобы я запомнил: автомат - это такая вещь, которую солдату ни на секунду нельзя оставлять, глаз с него не спускать, он всегда должен быть в руках и на месте под рукой». А не то что его там в дырку бросил, и что с ним, уже не знаешь. Было много случаев, когда мне парни рассказывали: «Я с автомата стрелял, стрелял, патроны кончились. Бросил автомат. Если патронов нет, зачем мне автомат. Я взял штык-нож, залез на мечеть. Там мулла с пулеметом, я его обезвредил». Я сразу понимаю, что этот чудак мне сказки сочиняет.
Время моего первого задания подходило к концу недели. И дни считали до конца караула. А нужен был какой-то результат. Ночью в бинокль замполит заметил, что якобы идут душманы, то ли двое, то ли трое, то ли больше. Если идти, не успеем их поймать, решил из БМП дать очередь. БМП ему не дали, он залез на БТР и дал две очереди. Тишина, решили утром идти. Пока собирались, кто пойдет, наступило утро, и пришли два афганца с белым флагом. Один говорит: «Я шериф этого кишлака, мы давно за вами наблюдаем, но такой наглости от вас не ожидали, что спокойно паслись два верблюда. Они всегда тут паслись спокойно. Один, маленький, убежал, а второго убили наповал. Верблюд стоит 30 000 афгани. Вы должны возместить ущерб». Замполит за голову хватается, где деньги брать, просит взаймы у ротного. На наши деньги получалось 150 рублей. Офицеры собрали деньги и заплатили шерифу за этого верблюда. Велосипед и швейная машинка стоили от 11 000 да 15 000 афгани, а верблюд дороже.
В часть приехали, были такие радостные, снова много еды, компот, мясо, тарелки - счастье. Потом начались маленькие вылазки без боев. Первый бой вслепую, а дело было так. Стоим на разводе. Утро раннее. Комбат зачитывает сводку, что за сутки произошло. Летят четыре «коровы» - вертолеты МИ-6 большие грузовые, а летят с Кабула на Баграм. И из кишлака стрела вылетает, прямо видно было, как она в последний вертолет попала. Три продолжают лететь, а четвертый падает прямо на наших глазах. Весь батальон стоит с открытыми ртами, что делать, не знаем. Водители убежали за броней. Вертушка падает недалеко от нас. С вертушки вылетает человек на парашюте. Мы радуемся, хоть один живой. У вертушки хвост отваливается, и машина вся горит, делая круги, продолжает падать. Оказалось, мы потом от первого парашютиста узнали, что там летело десять человек, а парашютов было всего два. Этот уцелевший парашютист рассказывал, что началась драка за парашют, вплоть до стрельбы, всем выжить охота. У самой земли второй выпрыгивает, и в этот момент вертолет взрывается, и этот человек загорается в этом огне. Мы на броню, не стали маскхалаты одевать, только автоматы и лифчики взяли и поехали на место, а там третий взвод приехал раньше нас.
Картина такая: виноградник, барханы по колено, между ними арык с водой, примерно метр шириной и в глубину полметра. Прямо в эту воду упал вертолет. Место взрыва все черное и как каша. Тут полвертолета лежит, тут хвост валяется неподалеку. И в самом центре стоит солдат Сидор, знакомый мне, на полгода меня старше, по колено залез в эту парашу и руками шарит в этой болотине. Рядом купол от парашюта расстелили. Достает ребра и руку чьи-то и кидает на этот купол, а там уже куча целая этих останков, ноги, головы. Я такое первый раз видел, рот открыл, на все это смотрю, а все суетятся в этой грязи, ищут: кто автомат достанет, кто пистолет, кто-то планшет, документы. А кто-то курит сидит нервно.
Мне говорят: «Ты чего не смотришь под ноги, ты по мозгам ходишь, здесь мозги русского летчика». Смотрю под ноги, а там масса, как перловая каша с кетчупом. Это был закон, если говорит старший по службе: «А сейчас возьми в руки и положи аккуратно» - и все в приказном тоне, не допускающего отказа. Я беру и сам про себя говорю: «Это каша, это каша». А эта каша еще теплая, меня маленько потряхивает, волосы все дыбом встали. Мне говорят: «Вот смотри, отдай честь памяти русским летчикам, погибшим на этой афганской земле, и положи аккуратно». Я положил на бархан аккуратно. Достали и того второго, который успел выпрыгнуть, положили его на купол, у него только голова и культяпка, и все черное, нет ни рук ни ног, от взрыва все оторвало. Амуниция вся сгорела, он голый, сморщенный весь.
Нам говорят: «Вот берите тело и несите в вертолет». Жизнь распорядилась так, что всю службу нам с Леней приходилось таскать покойников или ноги оторванные. Мы до сих пор встречаемся с ним гости ездим друг к другу, дружим семьями, он в Башкирии живет. Меня даже крестным отцом сделали.
Прилетает маленький вертолетчик, я его таблеткой назвал, открывается задний люк. Мы на куполе несем эти останки непонятно кого и грузим в этот вертолет. Ленька впереди, я сзади, я смотрю на покойного, он такой сморщенный, обугленный, а несем через барханы, и он бултыхается, как холодец. И мне кажется, что он рот откроет и скажет хриплым голосом: «Дайте попить». Мне кажется, что он живой, и я стараюсь нести его так тихонько, чтоб ему не было больно. Крови не было. Подходим к вертолету, а там солдат, высокий, два метра ростом, такой красивый, в замках весь. Он сигарету выплевывает, берет этот купол и заворачивает и так грубо, враскачку кидает в кабину, а там уже гора останков лежит. Для него это обыденно, и он его как мяса кусок забросил в эту кучу. Мы удивились и обратно потащились на помощь остальным копаться в этой грязи.
И в этот момент засвистели пули, те самые духи, которые вертолет сбили, наступают и по БТР-у стреляют. Листики у винограда начали осыпаться. Пули как шмели, а духов самих не видно. И начинаешь стрелять туда, откуда вспышки видно.
Таблетка быстро взлетает и летит на безопасное расстояние, чтоб не сбили. А техник, прапорщик, он в боях не участвует, а занимается техникой, все ремонтирует, и он со страха запрыгивает в БТР, затихает и там сидит. Сержант подбегает, начинает стучать по броне прямо автоматом и требует немедленно открыть люк: «Давай стреляй из пулемета». А этот трусишка, наверное, под лавку залез.
Отстрелялись, бой тихонько затихает, духи отошли. Тишина. Мы выдвинулись искать, никого не нашли. Видели кровь, наверное, ранили кого-то, но духи всех утаскивают с собой. У афганцев такая традиция хоронить покойников через три дня по мусульманским законам, а тут, видимо, из-за жары хоронят сразу.
Но страху опять натерпелись, постреляли, я уже усвоил, как пули свистят, как они перед носом летают. Настоящее боевое крещение. И все, служба началась такая.
Первый бой, когда я стрелял по душманам, почти в упор, а они не падали. И я не мог понять, как это так. А получилось следующим образом. Ночью заходили в большой кишлак, нужно было его весь прочесать. Пока шли до кишлака, стемнело, до него надо добиратсья ночью, чтоб в чистом поле нас не заметили. В любом кишлаке всегда есть смотрящий. Он смотрит по сторонам, чтоб кишлак был под надзором. Если ему надо отлучиться, то его другой сменяет, потому что идет война. Приходит русская армия - грабит, убивает, потом афганская армия придет, тоже грабит, убивает, а если придут душманы -еще сильнее свирепствуют: все съедят, всех изнасилуют и снова уйдут. Именно поэтому, чтобы дать клич и предупредить. Чтоб жены и дети успели перебежать на другую гору, которая никого не интересует, чтобы спасти своих родных.
Ночь пришла, мы потихоньку подползаем к кишлаку по этому полю. И никто не знал, что на нем пасется огромное стадо овец, и его охранялют три или четыре собаки породы алабай, которые человека могут запросто перекусить. Я сам такого держал и знаю, что говорю. Ползу и сам себе говорю: «Я плоский, я плоский». Собака пробегает мимо и понимает, что пахнет оружием, она знает, что ее могут пристрелить. Мышление у них работает лучше, чем у охотничьей собаки, эти собаки очень умные и знают, что такое война и как надо себя вести. Я думал, меня сейчас собака схватит за шиворот и потащит, как пьяного мужика. Надеялся, что рюкзак тяжело весит плюс автомат и все остальное, далеко не утащит, но шею перекусит, как карандаш. А с этими собаками пастух разговаривает по-своему, нам не понятно. Он зовет их к себе и понимает, что собаки волнуются, и начинает стадо.
Мы вздохнули с облегчением. А утро уже близко, и до кишлака еще топать и топать. Дозорный с кишлака нас заметил, такая ватага идет. Каким-то образом они вычислили, что это русские солдаты «шу-рави». Старейшина этого кишлака, со старухами в паранджах взяли в руки палки с красными тряпками, якобы флаги. Мы были в шоке, идет демонстрация из двадцати пяти человек с красными флагами, что-то на своем поют, говорят, а наш переводчик-таджик переводит: «Говорят, что мы свои, что у нас душманов нет. Не стреляйте, не убивайте. Проходите мимо. Хлеба у нас нет».
Мы им не поверили, пошли в кишлак, все, что нам нужно взяли, детям гостинцев дали - печенье с сахаром. У русского человека всегда сострадание в крови. Весь кишлак прошли, никого не нашли и мы с таджиком забрели куда-то, то ли девушку увидели красивую, то ли баню. Там попутно я посмотрел, какая баня у афганских людей, как они там моются. Мне всегда интересно, как в других странах люди живут, какие у них обычаи. Арычок полметра шириной, над ним баня. На входе тряпка висит, внутри лавка из глины и окошко в стене для света, и больше ничего нет. Арык вдоль помещения протекает и дальше течет на улицу. Те, кто дальше живет, могут оттуда воду брать пить, посуду мыть, постираться. А может, и какая-нибудь козочка пописать в этот арык, а он бежит через весь кишлак. Горячей воды у них нет, моются такой, какая бежит через арык. Стирают тоже очень интересно: в железных тазиках много воды не набирают, туда сыплют мыло или порошок, если есть. Затем опускают любую вещь и ногами это все давят, переворачивают и снова давят. Потом это все полоскается и вывешивается. Один раз видел, не было ни пены, ничего просто в воде пополоскали и моются из этого же арычка.
Мы замешкались в кишлаке, видим, рота уже ушла дальше идет в гору. А рядом, в соседнем огороде, повыше нас, четыре душмана стреляют по нашим солдатам, которые лезут на гору. Мы начали по ним стрелять, а они не падают. Бежали, отстреливались и не падали. Я вообще не мог понять, как это так. Пули летят, попадают в человека, а он даже не вскрикивает, от силы удара пули его шатает, а продолжает двигаться дальше и не обращает на нас внимания. И продолжают стрелять по нашим парням. У меня нервы не выдерживают, и запускаю гранату из подствольника автомата. Первый раз перелет, вторая ему под ноги угодила, и его взрывной волной опрокидывает, а он пытается ползти дальше. Камень валун лежит огромный, и он за него цепляется. Человек весь дырявый, и он ползет. Я уже шесть гранат выпустил, снова стреляю. А эти четверо заползают за этот валун. Мы пошли дальше. Надо же к своим продвигаться.
Смотрим, а своих уже и не видно. Идем мимо двух дувалов, поскольку это была предгорная зона, то он из камней был сложен. Камень на камне, а глина между ними вместо цемента. Автомат у меня всегда наготове, в рабочем состоянии, и ствол смотрит на левую сторону. Я иду впереди, таджик за мной. Камни эти сливаются перед глазами, и я по дурости не заметил, что дорога идет прямо и от нее есть отворот направо. Подхожу к отвороту, и боковым зрением вижу человека и понимаю, что он меня раньше застрелит, чем я его. Мне надо как-то упасть и перебросить автомат направо или развернуться как-то. Я начал разворачиваться, чтоб время задержать, чтоб жизнь продлить. Если это душман, чтоб я еще ему улыбнуться успел. По-афгански «чи гасти» - как дела, а второй должен ответить «ху гасти», значит, хорошо.
Я поворачиваюсь и вижу: передо мной стоит заместитель начальника разведки, майор. Он один, заблудился в этом кишлаке, потому что первый раз в жизни вышел на операцию. Ему надо было ехать на дембель и не хватало средств, чтоб купить подарки домой. Он тыловая штабная крыса, и я до сих пор жалею, что я его не убил тогда по случайности, надо было разрядить в него несколько патронов и сказать, что нашли мертвым в кишлаке. А за что, я объясню потом. Его трясло так, что начал нас с таджиком целовать. Как я его не подстрелил, удивляюсь, но, видимо, есть какая-то сила свыше, которая не дает человеку делать глупости и плохие дела.
Майор поручает мне командовать, посылает вперед дозором, а они за мной. Я говорю:
- Товарищ, майор. Мы убили четырех человек, нужно посмотреть, во-первых, у них надо оружие снять, боекомплект.
- Может не пойдем, - ему страшно.
- Надо идти, мы должны будем объяснить, где мы были. Кто нам поверит, что мы не развлекались тут в кишлаке. А если принесем результат, то нас еще и поощрят как-нибудь.
- Ну, пойдемте.
Обошли с другой стороны, подходим к тому месту, где этих раненых душманов оставили. Эта четверка лежит: два старика, парень молодой и мужик. Я мужика беру за грудь, а он весь дырявый, у него кровь идет из носа и изо рта. А автомат положил рядом. У него глаза открываются и пытается ртом вдох сделать, а для меня шок, как человек может быть живой после этого. Думаю, он был очень сильный духом, а пока голова и сердце не повреждены, он еще продолжал жить, кровью совсем не истечет. Я его бросаю со страха. Сам себе говорю: «Это пьяный, это пьяный». Хватаю автомат и добиваю его в лоб. В лоб залетела пулька, и затылок у него отлетел вместе с мозгами. Ну, думаю, если мозги разлетелись, ты больше не будешь так дышать.
Автоматы, снаряжение с них снимаем, на себя надеваем. У них были классные английские ружья, «бур» называются. Типичное оружие афганских маджахедов. Патроны у нее сильней, чем наши. Можно сравнить с нашим пулеметным патроном. Сами пули были мельхиоровые. Наши пули красненькие, медные, а эти даже красивые такие. Самое фантастичное то, что ружье было сделано под наш автомат и патрон М62. Все с этих душманов сняли и в карманах нашли пачки денег афганских, около 200 000 афгани. А деньги афганцы не пачками держат, а скручивают в трубочку и под резинку. Эти деньги товарищ майор начал запихивать себе за пазуху с такой невообразимой жадностью - это было ужасно отвратительно, слюни у него капали, глаза из орбит вылезали. Я у одного тысячу афгани нашел и вместе с документами запрятал себе на конфетки. Майор стал предлагать мне афганскую шапку, чтобы я ночью в горах не замерз. Но я был настолько патриотичен в то время, взял эту шапку и пнул ее как мячик, она улетела. Достаем еще мешочек с мелочью, размером с четыре кулака, а он же тяжелый, я майору протягиваю: «Вот еще деньги!» А про себя уже жду, возьмет или нет он эту мелочь. И действительно, он ее с жадностью хватает и, понимая, что она весит много, отдает ее мне:
«Да оставь себе, пряников купишь!» И мне это все таким мерзким показалось, ну почему я его тогда не пристрелил.
Все мы сгрузили на себя и в гору полезли к своим. Только к вечеру мы залезли на эту гору. Своих догнали. Когда я рассказывал, что душманы не падали, когда мы в них стреляли, никому не было интересно. Было только интересно, где деньги, сколько денег. Понятное дело, что никто к этому майору уже не подходил. Майор истошно курил, руки у него дрожали, и думал, куда он эти деньги будет тратить. А старослужащие спрашивали, почему я его не убил там, когда мы рассказали, как все было.
В этот момент началась небольшая потасовка, доходящая до драки, ротный стал драться с комбатом за это фантастическое ружье, кому достанется это трофейное ружье, которое стреляет нашими патронами. Видимо, его можно было технично доставить в Союз как охотничье ружье. Пошла борьба между двумя гигантами: один грузин маленького роста комбат, а второй русский старший лейтенант, командир роты. Не знаю, до чего они договорились, но этот момент выглядел как хохма.
Наступила ночь, луна огромная перед глазами, мешает спать. Мы лежим на горе по три человека. Автоматы держим под ухом, плащ-палаткой прикрываемся. Постепенно меняемся, кто замерзнет, в серединку забирается. Особо в таких условиях не поспишь. Я достал письмо из кармана, начал вслух читать, от луны был такой свет хороший. Письмо от моего товарища Юрика, он служил в Германии и пишет: «Третий раз уже сходили на учения, ты представляешь, трое суток спали в поле у костра». А мы-то тут без костра спим мы засмеялись. И видимо, мы так громко хохотали, что с соседней горы засвистело. А мы спрятались за грудой валунов, и по этим валунам пули засвистели. Начался обстрел по нам, снайпер начал работать. Мы залегли, не встаем, притворились плоскими, если встать, то попадет. И только одна мысль: «Там в поле у костра, а тут снайперы, и не встать никак». Вот такая тема.
Утром пошли дальше по горам, через перевал, круг дали и пришли к своей броне. Весь переход занял трое или четверо суток. На середине пути закончилось курево, пока по карте смотрели, куда идти, все выкурили, и такое происходило много раз, мы скручивали самокрутки из остатков, которые на дне пачки оставались, потом уже вытряхивали карманы, самокрутки идут по кругу, и все, табака больше нет. Тогда из сухого пайка достают чайную заварку и крутят самокрутки, их называли цыганскими самокрутками - курим чай. Каждому по затяжке по кругу. Когда подходим к броне, по рации сообщаем: «Мы на подходе». У них там примус «Шмель», они уже и чайник разогревают, и лепешки, сахар, и все другие прелести жизни. Встречают, обнимают, на броню, и домой. Вот так и проходит операция.
Самые большие потери были на Панджшере. Потеряли всю роту, первая цепь, кто шел, из 16 человек, остался в живых только один, смог уползти. Раненых добивали в упор.
Однажды осенью, подняли нас по тревоге, целый разведбатальон, примерно 200 человек. Сбили вертолет на перевале Панджшер, там два вертолетчика и пассажир, возможно, полковник с ними напросился, потом разные были догадки. Дано задание достать трех человек с вертолета на большой высоте, около 5000 м над уровнем моря. Там уже снег, лед.
У нас первые две роты просто разведчики, а третья моя разведде-сантная рота была, и задачи у всех разные. На момент, когда тревога сработала, у нас рота была не вся, какой-то взвод уже послали на задание. Например, в Кабул сопровождать технику или раненых. Естественно, мы в роте были не полным составом. А когда все на месте, все в роте - это настоящий праздник.
Полетели в Руху, а когда туда летели, нас чуть не сбили, какие-то душманы начали по нам стрелять. Мы сидим и слышим странные звуки, похоже на стук металла о кабину вертолета. Ну, не придали значения, может, с мотором что-то. Потом штурман выбегает и кричит: «Что сидите, по нам стреляют же». А когда летал, я всегда только одного желал, только бы в задницу не попало. А то спросят, как убит, куда ранен... Я стеснялся этого очень.
Один из летчиков открывает люк у вертолета, а там внизу на полу есть специальные скобы железные у выхода. Он вставляет ноги в эти скобы, хватается руками за ручку и наклоняется к земле вниз головой и кричит второму штурману: «Давай!» Вертолет начинает кружиться на месте, как в штопоре. Этот смельчак смотрит, где вспышки, откуда стреляют. Я их смертниками называл. «Все, засек, возвращаемся обратно!» - возвращается в кабину. Вертушка снова выравнивается, разворачивается и, как орел, устремляется в то место, которое он приметил. Потом только характерный звук ракет. А мы радуемся: «Ну вот, облегчаемся прямо на ходу!» После выстрела ракет машина становится легче. Когда долетели и сели, все счастливые такие, что живы остались.
Когда парням рассказываю, все удивляются, что у меня память феноменальная. А я тогда отвечаю: «Вас бы столько раз били по голове, наверное, такая же память бы была». Мне еще досталось в лихие 90-е, бывало всякое, жизнь была тяжелая. У меня товарища Валеру застрелили в Москве на разборках.
Ночь прошла спокойно. Я уже год прослужил тогда и ветераном уже считался, и меня уже никто не имеет права бить, я хожу грудь нараспашку. И я уже своим молодым говорю, чтоб пока ночь, нашли мне земляка с Урала кого-нибудь, а еще лучше из Перми. Мы готовимся к операции, кто чай пьет, кто перекуривает, утром надо лезть в горы. И они привели мне земляка, я его стал расспрашивать, а он мычит только. Я включил фонарь «летучая мышь». А там, в Панджшере, туго совсем, духи постоянно бомбят, стреляют, по ночам лучше свет не зажигать, конечно. Солдаты там живут вообще в землянках, спят на бомботаре, кроватей у них не было, только матрасы, и все из глины вокруг, табуретка и стол из глины, как у душманов. Когда лицо осветил эти фонарем, смотрю, а это негр, я начал его допрашивать, оказался парень из Уфы, а это Башкирия. А башкиры могут быть очень смуглыми. Этот башкир был хлеборезом. Я ему говорю: «Раз ты хлеборез, принеси мне хлеба к чаю». Он принес хлеба, мы посмеялись, чай попили.
У меня в запасе была буханка хлеба, надоело мне грызть сухари из сухпайка, а галеты, они вообще безвкусные. А почему всегда сухари? В походе они легче по весу. Первый «Эталон» - сухпаек солдатский для пехоты, в нем были не галеты, а сухари из черного хлеба, и на вкус были приятнее, с характерной кислинкой. И я еще буханку ко всему этому прихватил. Альпийский рюкзак у нас был, РД достать было трудно, именно в нашей части их не было. РД-54 (рюкзак десантника) был более компактный, хотя в него мало вмещается, квадратной формы, шириной со спину. У него очень много карманов для боеприпасов, сверху и снизу привязывается: плащ-палатка, спальный мешок, валенки.
Нас подняли на высоту 2500 м, а дальше пешком по горам. Вертолет не садится, там нет места для посадки, гора потому что. Выпрыгиваешь с вертолета, а рюкзак весит 40 кг, и когда летишь, непонятно, кто вперед летит - ты или рюкзак. Приземляешься на задницу, не я один - это все так, и если первый раз и не знаешь, как приземляться, можно автоматом и зубы выбить. И стоит солдат в шапке, в тулупе, там, на этой высоте, пост. Он узбек, стоит и орет нам: «Только по тропе!» А везде таблички стоят - «мины», нарисованные красной краской, и полумрак. Его выучили двум русским словам, он их и орет. Я всю жизнь боюсь, что у меня оторвет ногу. Даже не боялся, что убьют, а если я приду на одной ноге, и какая баба за меня пойдет замуж. У меня такая фобия была.
По тропе, по камушкам мимо мин проскакали, забрались к ним на пост, познакомились с командиром поста. Их там 10 человек, должно быть 12, двое заболели и их отправили. Самое странное, отправили их пешком - больных, да еще духи могут поймать.
Хотели лечь спать, а спать не дали: комбату пришел приказ по рации - «вперед». Три роты, в каждой по 15-20 человек. Батальон пошел в гору. Прошли километр, уже 3000 метров над уровнем моря. Впереди дозор идет, три человека, и смотрит, чтоб никто не попал в засаду. Дозор по рации сообщает: «Впереди минное поле». Увидели провода впереди. А там такая система, так хитро и технично сделано, можно пройти по минам, рота вся зайдет, никто не подорвется. А сработает уже только на выходе с этого поля. Если была простая мина, только один подорвался бы. Саперы начали работу по разминированию, ползают на животе. Проход надо найти, а это все среди скал, а надо выкопать ямку и мины найти, тут еще провода.
Идем по очереди первая, вторая, третья рота, потом меняемся -вторая, третья, первая. Чтобы не было такого, одни всегда впереди идут, а другие всегда сзади.
Впереди обнаружили в СПС (скрытый пункт слежения), земляночка, обложенная булыжниками, там может душман лежать, может солдат притаиться. Дозор зашел туда, и вернулись обратно. Не можем идти, впереди минное поле.
Комбат передает по рации в штаб дивизии: «Не можем идти, минное поле», там идет контроль, как идет операция по поиску трех человек с подбитого вертолета. Надо привезти трупы, отправить домой и похоронить на родине, чтоб в горах они не остались и шакалы их не объели. А начальник разведки в дивизии и другие вышестоящие спрашивают: «Почему не могут пройти, разведчики, и не могут идти по минному полю? Что их, минное поле останавливает». А кругом ночь и ничего не видно. По рации сообщают: «Есть приказ: вперед! Что, коммунистов нет, что ли?» Комбат нервничает, не знает, что делать, ему надо послать парней на явную смерть. И все, батальон пошел. Только рота зашла на поле, и подрыв. Нас ротный нас берег: «Всем лежать!» И только вспышки видны в ночи. Пять человек со второй роты потеряли пять пар ног, а операция только началась. В темноте начинаем ползти за ними, кричим: «Ты где? Отзовись!» Вытягиваем парней, а у них вместо ног кости белые торчат.
Перевязали их, чтоб кровь не бежала. С этим же Леней, с которым постоянно покойников таскали, досталось нести таджика со второй роты на плащ-палатке. Часто вспоминаем, как он орал на своем таджикском. У него нога все мерзла, а он не знал, что у него ноги нет. Перемотали его одеялом, а он все орет: «Ногу мерзнет! Ногу мерзнет!» - и притащили его на пост, где узбек в тулупе. Раненых потом на вертолете вниз спустили.
Поспали два часа, и обратно, к минному полю. Вторая половина спала в горах. Утром стали разминировать поле. Обойти никак нельзя: сбоку скала, у нас ни альпинистского снаряжения, ни молотков, ничего нет. Только по этому полю можно пройти. Пока разминировали, день прошел. Опять стемнело. Ночью не полезли, спать легли.
Утром просыпаемся, а плащ-палатка не поднимается, которой мы втроем укрывались. Думали, нас снегом засыпало, а оказалось, это не снег, мы ночью надышали, и на палатке корка льда образовалась. Мы посильнее стукнули, а она, как доска, переломилась и порвалась. Столько льда на плащ-палатке было, кошмар. Мы с нее лед вытряхнули, скрутили. Полезли дальше, дошли до большого плато и решили перекурить перед основным подъемом. Еще один СПС нашли, в виде пещеры маленькой, туда не полезли, просто гранату кинули. По ходу следования постоянно менялись. Высота уже 4500 м.
Доходим почти до места. Пока шли, все менялись, и настала очередь первой роты впереди. Мы сидим, решили передохнуть перед большим подъемом, сухпаек достали перекусить. И только последний солдат завернул за бугорок, началась стрельба. А там СПС здоровый и дот, в нем ДШК (станковый крупнокалиберный пулемет), а выше него второй. Нижний дот дал очередь. Они выстроились вдоль скалы, оказались на прицеле у засады. Дозор в этот раз прозевал дот. Радист по рации сообщает, у него на ухе надета рация: «Ребята, нам конец, нас добивают в упор, похоже, это наемники». Духи из первого дота выходят, снимают с наших солдат автоматы, АГС (АГС-17 «Пламя» -30-мм автоматический гранатомет на станке). С АГС начинают расстреливать в упор. В это время второй дот стреляет из ДШК по нам, и головы не поднять. Мы спрятались за камни, и сверху от этих валунов щебенка летит на голову. Сидим, как в чашке, а пулемет не умолкает. И не можем нашим парням помочь, только автоматы выставляем и вслепую стреляем.
Потом затихло, выглядываем, а духи по своей тропинке прыгают по камням, как люди в цирке, как сайгаки. Одежда вся черная, на голове ничего нет, только лысины блестят. Мы начали стрелять, а они, как зайчики, прыгают, никто попасть не может. Может, кто-то и попал, но мы за ними не полезли.
Когда вылезли из укрытия, картина ужасная, жженое мясо. Мы начали их собирать, а у них такие дыры здоровые. Этих 15 человек надо спустить, чтоб переправить. Опять на пост отнесли этих ребят. У меня есть фотография этих убитых. Фотоаппарат был у нас в роте, и в минуты затишья эти моменты важные фотографировали для отчета. В тот раз, когда ждали вертолет на 26-й точке, где пост, выложили их всех в ряд и зафиксировали. Такая большая потеря в батальоне, это для нас было очень жутко. Простились с ними, и снова на эту гору. Снова через это поле, потом это место, где первая рота вся погибла.
Дошли до ледника. Дальше по снегу уже шли. Выходим на то место, где обугленный каркас от вертолета на краю у скалы. Его толкни легонько, и он упадет вниз. Там скелеты обожженные сидят, у двоих руки на штурвале, третий позади. Обрадовались, что наконец-то нашли. Когда стали приближаться к вертолету, с соседней горы снайпер начал стрелять. И поползли, как ужи. Подползли, вперед посылаем дозор, в дозоре один молодой. Дали ему нож и сказали отрезать головы у вертолетчиков. Раньше, когда я описывал этот факт, цензура не пропускала.
Снайпер стреляет по нам, мы стреляем по всей соседней горе, молодой солдат отрезает головы и складывает их в мешок солдатский, затягивает. Все тело не потащили, главное, чтоб была голова, она ценнее. Закон такой негласный все кости не тащат, а только головы. Другие солдаты занимаются вертолетом: ищут автоматы, жетоны офицерские у летчиков, чтобы определить, что это именно тот человек. Получилось два мешка, в одном головы, а во втором разные вещи. И это, конечно, все жутко и никогда не забыть.
ПермГАСПИ. ВПД.
