Документы С. П. Федотова -
военнослужащего 101-го мотострелкового полка
Воспоминания С. П. Федотова
После окончания Юго-Камской средней школы я работал в инструментальном цехе Юго-Камского машиностроительного завода. Нас от военкомата направили учиться на водителей грузовых автомобилей категории С и водителей колесных бронетранспортеров. Учился пять месяцев в Пермской технической школе ДОСААФ. В июле 1983 года получил права. Категория С - это грузовые автомобили. Мы учились на ЗИЛ-130, ЗИЛ-131 и колесные БТР одновременно.
2 октября 1983 года меня призвали на военную службу.
Я уже предполагал, учась в Пермской технической школе, что нас могут оправить в Афганистан. Когда нас обучали, сказали, что из группы четыре-пять человек попадет в Афганистан. Так как я с отличием закончил и курсы водителей, и хорошо стрелял, я предполагал, что попаду туда.
Нас на автобусах довезли до Перми-2 и там погрузили в электрички. Когда выгружали, была живая цепь из солдат внутренних войск МВД. Просто плечом к плечу стояли. Мы, как по коридору, шли. Ну, видимо, чтобы не сбежали или что-то. Для чего вот такая охрана была нужна? Это было в Перми-2 октября 1983 года.
Потом нас привезли в Свердловск. Со Свердловска до Челябинска. С Челябинска в город Златоуст. Там прошли повторно медкомиссию. Нам говорили, что идете служить в Германию или Чехословакию.
После медкомиссии нас привезли в Челябинск. Из Челябинска самолетом в Ташкент. Ну, тогда уже все поняли, что мы попадем явно не в Германию и не в Чехословакию, а в Афганистан. Из Ташкента поездом через Самарканд, Бухару, Навои, в Марыйскую область, город Иолотань. В Иолотани нас взяли в роту БТРщиков. Девятая рота была. Там курсы молодого бойца прошли. Две роты, седьмая и восьмая - это водители автомобилей грузовых. А девятая рота наша, БТРщиков. Нас из Пермской области 12 человек было.
Во взводе у нас было 12 пермских ребят. 18 из Брянска. И 10 узбеков. Из узбеков только один по-русски говорил, остальные или не понимали русский язык, или делали вид.
В Иолотани мы прошли переподготовку на новые БТРы-70. Когда в Перми обучались, проходили обучение на БТР-60. А уже в армию поступали новые БТРы, семидесятые. Переподготовку прошли на них. Потом курс - 500-километровый марш в сторону Кушки. Это уже подтверждение наших навыков.
Когда приехали в Иолотань, обучать нас пришли сержанты после учебного центра, после шести месяцев, разведчики третьего класса. Они даже не знали, что из себя представляет БТР, у нас спрашивали: «Какое у него управление? Руль, как у автомобиля, или рычаги, как на танке, тракторе?»
Командиром взвода у нас был старший лейтенант Борисов. Он только что вернулся из Афганистана. Мы спрашивали: «Как там?» Он ничего не говорил об этом, сказал: «Придете - увидите».
Занятия у нас проходили по устройству и эксплуатации бронетранспортеров, по тактике боя, практическому вождению, провели дневные, ночные стрельбы из автоматов.
После первого занятия старший лейтенант Борисов посмотрел тетради, поднял мою тетрадь, спросил: «Чья тетрадь?» Я говорю: «Моя». «Вот почерк, как у меня. Будешь мне конспекты писать. И будешь оценки ставить всему взводу, двойки не ставить: кто плохо учится -тройки, кто получше - четверки, пятерки». Получалось, что обучение так мы проходили. Два месяца с небольшим.
Языку нас не учили, была специальная рота переводчиков. Еще -рота пулеметчиков, спортрота. В спортроту из пермских только один попал, кандидат в мастера спорта по академической гребле. А ребята еще хотели в спортроту, те, кто мечтал служить в ДШБ, но если спортивных разрядов нет - вы отдыхаете. А пермский кандидат в мастера спорта - рота была 120 человек - в предпоследней четверке стоял, хотя рост был метр семьдесят с лишним. В наш призыв в спортроту попали практически все спортсмены, без разрядов никого не брали.
В Иолотани мы жили в палатках по сорок человек. А еще человек шесть было, наверное, не комсомольцев. Пока я ездил в Иолотань (в город, в полк нас несколько человек отправляли), обратно приезжаю - уже выбрали комсоргом взвода. Никому неохота исполнять обязанности. Типа было собрание: «Все, ты комсорг». Я говорю: «Как так? Я не буду» - «Нет-нет. Выбрали - все». Мне сказали - надо вести дневник, тетрадь: кто, откуда, фамилия, имя, отчество, откуда родом. И чтобы эти шесть человек вступили в комсомол, чтобы уходили уже все комсомольцами.
Хотя я сам в школе не хотел вступать в ВЛКСМ, считал просто ненужной тратой времени сидеть на собраниях, голосовать. Мне интереснее было побродить по лесу: я увлекался охотой - мне это было интересно. А там вот пришлось так. Еще в школе - нас двое из класса были не комсомольцы, - отчитывали, что мы позорим класс. Что нет сто процентов комсомольцев. Пришлось нам вступать в комсомол.
Потом, после Иолотани, мы жили в палатках, было две печки. Печки топили дровами. Приходил лесовоз, привозил бревна, надо было разгружать лесовоз. На взвод или на роту, я уже сейчас не помню, но надо было бревно успеть взять. Мы должны были его распилить пилой двуручной, которая была практически тупая, мозолила только, расколоть.
Два истопника топили печку, по очереди. Все спят, а двое топят. Когда сидишь к печке лицом, от печки потеешь, а спина мерзнет. А дверей в палатках не было; были сквозняки.
Это октябрь и ноябрь, [днем] еще жарко было. Нам пилотки выдали, у нас даже от солнышка уши обгорели, шелушились. Для нас жаркий климат был.
В столовой кормежка была плохая. Столовая была - просто крыша и по бокам стены: один лист шифера в высоту поставлен, наверное, метр или метр с чем-то, и между крышей - открытый верх: ветер подул, пыль поднимает, все это летит. Тарелку с едой прикрываешь, чтобы только пыль не попала. Еще думали: «Что нас так плохо кормят?»
На ужин - картошка и консерва в масле какая-то. Сначала консервы на столы ставили так. А потом ее есть никто не стал, уже приелась, и ее в картошку добавляли. Хлеб был плохой. От хлеба только корки съедали, а мякиш был как пластилин с шелухой от зерен - его невозможно было есть.
Изредка приезжала автолавка, там можно было купить конфет, сигарет. А когда автолавки не было, ходили в ближайший кишлак.
Приезжал еще на полигон парнишка с ближайшего кишлака на ишаке, на ослике, продавал сигареты: 50 копеек пачка сначала, потом - рубль пачка. А солдаты получали семь рублей в месяц. Из этих семи рублей по три рубля забирали якобы на обустройство ленинской комнаты, закупки утюгов.
Умываться мы бегали на ближайший арык, около километра от палаток. Воду не привозили для умывания. Не знаю, экономили или что там. Приходилось бегать. Хотя время давалось после подъема утром, все расчитано. Потом мы одно время бегали на ближайший арык - до него метров 500-700 (дальний-то арык - километр), но на ближайшем арыке вода не мылилась: мыло мылишь - оно не намыливается. И один из брянских возразил: «Зачем это мыло покупаем и все принадлежности, если бегаем на арык?» - «А, так вы еще на арык бегаете на ближний? Давайте-ка на дальний бегать». А ему пришлось ночное вождение сдавать, с табуреткой ползая под кроватями, якобы ездит на БТРе - чтобы не разевали рты.
Еще у меня авторучка из тумбочки «ушла». Из Янычей, Пермского района, с Райфом Магасумовым мы вместе учились на БТРщи-ков и призывались вместе, он на первом ярусе спал, я на втором, -у него фотографии тоже «ушли» из тумбочки. С занятий приходим -нет фотографий у него, у меня - ручки. Спросили: «Кто взял?» - «Никто не брал». Потом смотрю - у замкомвзвода (он планшет открыл -моя ручка там): ручка была в форме ружья деревянного, и паста просто вставлялась в нее. Я к нему подхожу: «Это моя ручка». Он: «Мне понравилась. Вас скоро в Афган отправлять будут, так подари мне, когда отправлять будут». Отдал ручку. Райф увидел, что у него фотографии лежат - Райф фотографии взял. И нас потом «построили». Мне немножко перепало, что замкомвзвода унизил перед всем взводом.
Потом нас отправили в Ашхабад; оттуда должны были лететь самолетом в Шинданд, но была нелетная погода. Ночь или две там ночевали в здании учебного центра, - он был пустой, - потом самолетом нас отправили в Шинданд. Когда приземлились, там дембеля уходили. Первое, что запомнилось, это кричали (такая шутка была): «Брючные ремни есть?» - «Есть» - «Ну, вешайтесь, духи». На пересыльном пункте тоже ночи две ночевали. Нас никто не брал сначала.
Потом из Герата приехала колонна БТРов, нас посадили в БТР, как сельдей набили в бочки, - и повезли в Герат. Водители были из Свердловской области - радовало, что земляки, тоже уральцы. Привезли в Герат вечером, из БТРов вышли, стояли кучкой. Сразу пришли, можно сказать, «покупатели» из подразделений полка - выбирали солдат. Из нашего взвода и из разведроты подошли только двое, остальные стоят в стороне. Обычно там расхватывают. А эти по внешнему виду и по теоретическим вопросам поспрашивали, и нас выбрали: меня взяли и Володю Атаманова, тоже из Пермской области. И Виктора Буянова из Брянска: нас в комендантский взвод взяли, чтобы руководство полка возить. Потом разведрота - они первыми выбрали. После этого уже подошли батальоны, и другие подразделения начали уже выбирать новобранцев себе. Я сразу думаю: «Что-то какая-то иерархия».
Пришли во взвод, построили. Командир взвода был старший прапорщик Данилович, замкомвзвода - Сергей Михайлов, боксер-перворазрядник. Сначала человек 16-17 во взводе были, наверное полк был на боевой операции, - состав-то личный был неполный. Нас представили взводу. Замкомвзвода спросил, откуда мы родом. «Я, - говорит, - уважаю высоких стройных ребят». И сразу меня «под крылышко взял». А когда мы еще ехали, Володя Атаманов говорит: «Я, наверное, заболел, плохо себя чувствую». Хотя ели из одной банки сухпай. Но он еще сначала перемогался, говорил, что аппетита нет. Коечку мне распределили: у замкомвзвода коечка одноярусная в углу была, в углу печка. А остальные койки - двухярусные. Внизу, в первом ярусе расположился водитель УАЗика Кухлов Сергей, полтора года уже прослужил. УАЗик выезжал в рейды за пулеметчиками.
Нас познакомили с полком, потом отвели в автопарк, показали технику. У нас во взводе был БТР, три БРДМа, два ЗИЛа-131-х и два УАЗика. За мной закрепили БРДМ № 112 1971 г. выпуска. БРДМы все стояли на приколе на полуспущенных колесах. Командир взвода сказал: «Колеса накачайте, все равно вы ездить на них будете - старая техника». Один БРДМ с размороженным двигателем был. Сначала сказал: «Колеса накачайте», - поставили, накачали колеса; потом: «Поставьте на ход». На ход поставить - тормозов у него не было.
Тормоза прокачивать стал - не прокачиваются. Сказали, [можно] снять главный тормозной цилиндр с другого БРДМа, у которого разморожен двигатель. Я его снял, прокачали тормоза только со второго качка. Первой передачи вообще не было, раздаточная коробка заклинена на пониженной передаче была, на рулевом управлении люфт тоже был. Сказали: раздаточную коробку снять с подорванного БРДМа. Пошли сняли раздаточную коробку, переставили.
Дали два новых колеса. Шины, сказали, резину на переднем мосту поменять. Разбортовать колесо - оно баллонным ключом практически не откручивалось, гайки проржавели все. Тормозной жидкостью облили, чтобы ржавчину удалить, - все равно невозможно было. С большим трудом проворачивались гайки, даже грелись болты. Я говорю: «Не откручивается». «Да ты что!» - один «дедушка» Советской Армии подошел, - точно не откручивается. «Иди, - говорит, - возьми трубу, чтобы рычаг удлинить». Этой трубой кое-как сначала одно колесо открутил, разбортовал, потом второе. Два дня с ними возился.
Поставили БРДМ на ход. Потом первый раз, когда на БРДМе поехали, из госпиталя пришел Алексей Голубев. Он уже около двух лет жил после желтухи, гепатитом переболел. Он водителем был. Пулеметчиком у него первый раз Контюхов съездил. Контюхов пришел и сказал: «Иди. Я за тебя, что ли, ездить буду? За тобой закрепили БРДМ». Я говорю: «Свой автомат получать?» «Первый раз с моим съездишь». Я свой там оставил в БРДМе...
А Володя Атаманов заболел. Он дней через 10 только [признался]: «Что-то не проходит», я говорю: «Иди, сходи в санчасть». А у нас еще в военные билеты записи не сделали, что мы поступили в полк. Он в санчасть ушел, и больше я его не видел: его, как оказалось, потом отправили в Союз в госпиталь с подозрением на желтуху. Он две недели в Ташкенте полежал в госпитале, потом его еще в другой куда-то отправили... Он спрашивал: «Я обратно в полк вернусь?», сказали: «Да». Потом он в другую часть попал, они не через Кушку, а уже через Термез заходили. Им дали новые БТРы, которые только что на железнодорожных платформах привезли. Офицером у них был капитан после ранения. Там мы с ним больше не встретились, только потом уже. Они потом своим ходом колонной БТРы погнали в Кундуз, он попал в Кундуз.
Герат. В первую поездку мне сказали: «Ну что, пора обкатываться. Надо». Полк у нас расквартирован был в 12 км южнее Герата. Дорога идет (Кушка - самая южная точка Советского Союза была на тот момент) через Кушку. Была перевалочная база сразу рядом с границей. До нее железная дорога доходила, и дальше уже на территорию Афганистана не было железной дороги.
Грузы перевозили железнодорожными составами, а дальше автомобильными колоннами по Афганистану. Дорога проходила через Кушку. Первый населенный пункт был Кургунди - кишлак небольшой такой. Там было две точки. Одна точка - танк стоял около речки. Метрах в ста от точки [располагались] палатки, там были подразделения наших войск. И одна точка была наверху: метров 50 высотой угорчик, и за ним равнина идет. Потом мы весной приезжали на ту точку, там красиво было: зеленая трава, как ковер, и дикие тюльпаны росли, возвышаясь над травой, - нигде больше такой красоты не видел. Удивляло просто: пейзажи там то пустыня, то равнина, то горная местность.
Герат - это древний красивый город с тысячелетней историей, третьи по численности населения город Афганистана на тот момент, торговый город, расположенный на шелковом пути, ведущем в Индию и Китай. Дорога шла: Кушка - Герат - Шинданд - Кандагар - вот мы по этой трассе... Я ездил только от Герата до Шинданда и обратно до границы, до Туругунди (сколько читал, пишут по-разному: Торогунди, Туругунди - кто как). Первый выезд мой был [с целью] ознакомиться с дорогой. Был водитель, пулеметчик, старший машины, прапорщик был секретчик - начальник секретной части полка. Мы два раза в неделю выезжали в Шинданд, возили начальника секретной части.
Целью первой поездки было ознакомиться с дорогой. Сказали: «Сядь ближе к моторному отсеку». А там ничего не видно, броня, только спереди маленькие окошечки сантиметров 20 на 30, наверное, и пуленепробиваемые триплексы. В первую поездку съездил, посмотрел - практически ничего не видно там. Вторую поездку уже за пулеметчика поехал: мне показали, как заряжать пулеметы, объяснили, как целиться, как стрелять. До этого ни разу не стрелял из пулемета. Вот так началась моя служба.
После первой поездки мы [ездили] во вторую, в третью. То одни мы ездили, только втроем: два водителя, один из которых - либо я, либо Алексей - за пулеметами сидел, и старший машины, или начальник секретной части. А потом еще начали возить начальника бронетанковых сил и автомобильной техники полка, как говорили, «начальник АТ и БТ». Потом я по штату посмотрел - он числился только как начальник бронетанковых сил (поэтому могут быть и нестыковки), хотя он был ответственный за всю бронетехнику. Все точки, вся техника - все было под его ответственностью.
Мы ездили одни: сопровождали колонны, отдельные автомобили. Кроме этого приходилось ходить в наряды, охранять вертолеты, стоять в усиленной охране штаба, командирского модуля. С субботы на воскресенье мы заступали в наряд по полку. Довелось и пленных охранять в командирском модуле. После очередной боевой операции наши мотострелки взяли пленных, правда, они не главари банд были, а замы главарей. Вечером их не успевали на вертолетах в Шинданд увезти, и ночь они в полку у нас были. Мы ночь стояли, охраняли их.
Также приходилось охранять вертолеты, когда прилетали, оставались ночевать. Разная служба.
Кроме того, мы побывали у губернатора Герата. Когда подъехали, меня удивило: особняк на приличной площади, забор метра два высотой из их местного саманного кирпича. Верх забора посыпан битым стеклом, чтобы нельзя было перелезть. Внутренняя охрана была, наружная охрана: наши БТРы и БРДМы были, но солдаты афганской армии - сорбозы и царандой их народная милиция, охраняли они.
Мы на броню сели, посмотрели. Как раз губернатор сидел за столом. Свита ему прислуживала. Один стоял, опахалом отгонял мух -большой веер на деревянной палке, - видимо, охлаждал, чтобы губернатору не было жарко. Вот это поразило сразу.
У нас вода заканчивалась во фляжках. Я спросил у местных афганцев, военнослужащих, где можно набрать воды здесь поблизости. Они сказали: «Вот там, - показали в сторону кустов, - но вам туда нельзя ходить, вас сразу зарежут там. Давайте фляжку, я наберу». Сходил, набрал воды. Я отдал пачку сигарет.
Потом капитан пришел, сказал: «Дай подсумок из-под магазинов». Я говорю: «Я вам отдам, а сам что, магазин в карманах носи? В полк приедем, вдруг полк по тревоге поднимут». Он: «Да только в полк приедем, я тебе сразу новый дам. У меня в модуле есть». Подарок сделал там, видимо, одному из солдат или офицеров местных. Приходилось налаживать отношения с местным населением. Это было одно из первых знакомств с местным населением. До этого мы уже ездили тоже.
Встречались с губернатором, потом ездили в аэропорт. Надо было налаживать отношения с местными жителями. Капитан ребятишкам покупал конфеты, с аксакалами - старейшинами - разговаривал.
Бывало, в кишлаки заезжали, хотя это опасно было. Капитан: «Надо заехать - у меня староста кишлака знакомый». Мы говорим: «Если духи есть, нас либо расстреляют, либо в плен возьмут. Что мы [сделаем] - три человека?» А ему надо - вот заезжаем, беседуем; обратно выезжаем на дорогу. Староста с нами едет, два народных милиционера - на велосипедах. Смешно так было...
Нужно было учитывать их обычаи. Нам нельзя было съезжать на обочины, останавливаться у кладбищ, чтобы не нарушать традиции местного населения, не осквернять их. Первыми не стрелять - эта задача была поставлена сразу.
Что поразило еще в первые выезды? Как-то едем через зеленую зону Герата, водитель Алексей Голубев [спрашивает]: «Хочешь посмотреть, как землю пашут деревянными сохами на волах?» Я говорю: «Да ну!», «Да, серьезно», - говорит. - Только не вылазь, голову высунь. Если стрелять начнут - сразу чтоб скатился». В зеленой зоне Герата часто постреливали. Дорога там бетонка идет, полоса, как будто асфальт убрали. Приходилось ехать: разгон-тормоз, разгон-тормоз. Недоумевали, почему такая бетонка здесь? Машин много было: сгоревших, побитых, подорванных по обочинам - наших.
Герат - сложный оазис с военной точки зрения: река Гереру, зеленая зона, сады фруктовые, горы за Гератом и за нашим полком - у нас равнина только была двенадцать километров. И постоянно проводились войсковые операции силами полка. Самая масштабная при мне была. Сначала так называемая карусель из вертолетов - два вертолета МИ-24 «крокодилы», - из-за гор вылетала, над нашим полком снижались, к Герату снова поднималась, высоту набирала. Они обстреливали окраины Старого Герата, [там, где] горы начинались, чтоб духи не убежали в горы.
Обстреливали ПУРСами, НУРсами - ракеты на вертолетах пулеметным огнем. «Грады» - это типа «катюш» в [Великую Отечественную] войну - развернуты были прямо, за полком за автопарком. Удары артиллерия, артиллеристы. Потом уже мотострелки прочесывали окрестности Герата и Старый Герат. Там часто изымали оружие, мины, крупнокалиберные пулеметы, боеприпасы. Все изъятое оружие - это были чьи-то спасенные жизни.
Болыпе-то было мелких операций. Обстреливают наши колонны в части, выдвигаются артиллеристы или танкисты, наносят удары по районам, откуда были обстрелы, и уходят. Больше такая война была: нас обстреляют, наши - в ответ... Наш полк действовал в отрыве от основных сил и частей. Все части находились в Шинданде, наш полк был отдельно - 101-й мотострелковый полк, 5-я гвардейская мотострелковая дивизия.
Приходилось постоянно город прочесывать, стрелять, бомбить. Вперед, допустим, уезжаем, обратно возвращаемся - не разрешают проезжать, идет прочесывание. Можем под обстрел попасть. Когда одни ездили, тоже выезжаешь и не знаешь, приедешь обратно или нет, потому что между Туругунди и Гератом точки наши расположены были, и один батальон по точкам разбросан. С точек в день, когда идут колонны, на платформы бронетехника выходила: где БТР, где БМП, где танки, - чтобы обеспечивать безопасность прохождения колонн.
А между Гератом и Шиндандом точек не было. Только ближе к Шинданду был один небольшой кишлак Адраскан, где располагались две роты: локаторщиков и зенитчиков - они прикрывали с воздуха Шиндандские подразделения.
В полку было три Героя Советского Союза. В 1983 г. замполит 3-го батальона капитан Кучкин Геннадий был удостоен звания Героя Советского Союза: он получил одиннадцать ранений в рукопашной схватке.
В январе 1984 г. командир разведроты капитан Пугачев Федор Иванович удостоен звания Героя Советского Союза: получив ранение, руководил действиями подразделения БТРа, маневрируя по ущелью.
И командир полка - у меня есть фотография с ним - подполковник Неверов Владимир Лаврентьевич. Он в первый день своего прибытия попал под обстрел: полк был на операции, он приехал посмотреть, сразу попал под обстрел и видел первых погибших. Подполковник ездил на переговоры с крупнейшим руководителем бандформирований, с Исмаил-ханом, который контролировал 14 провинций: под его контролем было все, вплоть до Кандагара.
Мы на западе Афганистана были. На Панджшере был Ахмад Шах Масуд самым известным из руководителей, а у нас - Исмаил-хан. Они двое самые значимые были, встречались, переговоры вели между собой.
Исмаил-хан уже впоследствии (я читал, как полк выводили) стал губернатором Герата, а один из его сыновей - министром авиации Афганистана. Очень влиятельный был. Кроме него там еще около десятка других бандформирований поменьше были - постоянно беспокоили наших.
Нагрузка на нас была большая: бывало, уедем утром в Шинданд, а на следующий день надо приехать обратно в Туругунди - поспишь буквально полтора часа за ночь. Мы в четыре утра приезжали, на полтора часа ложились. Только уснули, немножко поспали - от холода просыпались: ночью такой холод - зубы стучали, вот так замерзали. Встаешь, заводишь двигатель, включаешь печку. Согреешься, опять засыпаешь. Полшестого, уже с рассветом просыпались, опять от холода. Выходим - рядом БТР командира полка стоит. Только утром замечали, чей.
Орден (боевого) Красного Знамени мне вручили уже здесь в 1991 г. Награждали погибших, тех, кто наиболее отличился. И с 1984 г. было постановление Правительства о награждении получивших ранения, контузии, увечья. А у меня получилось так: в мае я стоял в усиленной охране ночью, а утром надо было ехать на выезд. Предчувствие было -не хотелось ехать почему-то. Как раз Голубева отстранили, мне пулеметчика дали - другого БТРщика. Командировочные были.
Надо было сопровождать ЗИЛ-131 до Шинданда и обратно. Мы поехали, на перевал поднялись. Спускаюсь с перевала - навстречу шла колонна наливняком «уралов»-бензовозов. Уже ЗИЛ проехал, хвост колонны был. И замыкающий «Урал» выехал со своей полосы на нашу встречную полосу. Получилось: идет колонна «уралов», и этот выехал. Ему некуда уйти, они всю дорогу перекрыли, и ему пришлось уходить вправо от лобового столкновения (а справа были большие валуны, отвесная скала). Правой стороной колесом зацепил валун.
Я ударился бровью о триплекс, рассек бровь. Лицо кровью залило, и сразу - темнота. Почувствовал - полетели, невесомость такая. Метров на восемь мы улетели с дороги. Удар, стоим, темнота. Думаю: «Почему темно? Встали - солнышко было», - перед этим еще поехали, командир взвода очки мне надел: «Тебе идет так». Так вот, после удара встали и стоим. А у меня уже в мыслях, что сейчас переворачиваться начнем. Рукой по лицу провел, смотрю: рука в крови. Солнышко светит. Все живы.
Командир взвода лбом в лобовое стекло ударился, пулеметчик бровь рассек о прицел. А у нас матрацы были разложены, потому что мы часто спали в БРДМе на выездах. Трое лежали на матрацах, отделались ушибами, ссадинами. Все остались живы.
Колонна «уралов» так и ушла, они даже не остановились. ЗИЛ вперед угнал, тоже не остановился. Потом от этой колонны два «Урала» отставшие отъехали: они остановились, спустились к нам.
Я хотел встать - не могу. Как так? Рукой взялся за колено, понял сразу, что с позвоночником что-то. Меня вытащили, начали на дорогу поднимать. Камни мелкие у них под ногами осыпаются. Я говорю: «Вы наискосок идите». Меня наискосок вынесли на дорогу.
В «Урал» в кабину посадили - прапорщик был за рулем, - повезли в полк. Сидя нельзя было транспортировать: где тряхнет, такая боль сразу. Уже так лежу: «Положите меня в кузов», потом думаю: «Какой кузов, у них же наливные цистерны».
В полк привезли, вертолеты вызвали, [отправили] нас в Шинданд в госпиталь на обследование. В палату меня положили, я лежал, вроде задремал. Очнулся - мне бровь зашивают. Потом осмотрели медики. Ноги уже не чувствовал обе. Сказали: «Если через три дня отходить не будет, будем оперировать».
Потом начали оперировать. Запомнилось, когда в операционную отвозили, хирург на медсестру заорал: «Ты что, эфиром обработала?! Одна искра - и все сгорим тут!» Бахилы надели, трубку в нос вставили: «Что это?» - «Лежи, лежи». - «А бахилы-то зачем?» - «Лежи давай!»
Потом очнулся уже в реанимации. Рядом со мной был из Адрас-кана самострел - парень не выдержал службы, в бок себе выстрелил. Брюшную полость вскрывали, смотрели. Он только лежал, стонал: «Пить, пить».
У входа в реанимацию две койки стояло, тоже двое лежали. Я у медсестры спрашиваю: «А почему они у входа? Еще свободные кровати есть». Она: «Им не выкарабкаться». Местные афганцы были: у одного что-то с селезенкой - прострелена, у второго - печень. Ждали просто уже так вот.
Потом в палату перевели. Тут поступили двое - разведчики, подорвались на минах, без ног. Там их два взвода отправили: один взвод -внизу по ущельям, второй - по горам, чтобы бандформирования накрыть. И взвод, который отправили в горы, шел по своим же минным полям, - это из-за несогласованности получилось, на карте не отметили. Один подорвался, второй оказывать помощь пошел, тоже подорвался. Тут третий... Потом командир взвода, старший лейтенант, сам пошел - тоже подорвался. Четыре человека сразу! Двоих [отправили] в Шинданд в госпиталь, двоих - в медсанбат.
Слышу, медсестра ревет. Вторая ей: «Ты чего ревешь?» Оказывается, они или поженились, или хотели пожениться, не помню. «Что же ревешь - он живой остался. Там протез сделают и все». В палате много было. Сначала, когда ездили, вроде потери небольшие были, а в госпитале насмотрелся...
Потом мне катетер вставили, и меня сразу парализовало до пояса. У меня один позвонок деформирован до одной трети высоты тела. Сильное сдавливание, ушиб спинного мозга с деформацией.
Потом нас - кто тяжелые - из Шинданда через Кабул в Ташкент отправили на спасателе - небольшой такой самолет был. А из Ташкента потом уже по городам: в Москву, в Минск, в Ленинград. Меня спросили: «Куда хочешь - в Москву или в Ленинград?», я говорю: «Где врачи лучше, туда».
Самолет был транспортный, ИЛ-76. Носилки в четыре ряда высотой были, а в ширину - не помню, уже забыл, давно было. Полный самолет был: кто без ног, кто с перебитыми ногами. Без ног, без рук, кто травму тяжелую получил, кто ранение, контузию; кого на протезирование, кто загипсованный полностью был, только вот одна нога.
В Москве на военный аэродром Чкалова садились. Половину в Москве выгрузили. Потом взлетели - нас в Ленинград повезли. Меня в Первый военно-морской госпиталь положили, кого-то в военный институт тоже. В Ленинград нас вечером в пятницу привезли. В приемном отделении приняли, по палатам разместили. Четырехместные были палаты. Рядом со мной был старший лейтенант, раненный в голову. Тогда тоже много увидел водителей с ранениями в голову, кто-то уже по два года четыре месяца отслужили, и буквально на самый дембель... Я семь месяцев отслужил и пять месяцев по госпиталям потом...
Положили в палату. На спине полежал, устал; старшему лейтенанту говорю: «Володя, помоги повернуться». Сам не мог повернуться: когда поворачиваться начинал, в паху больно было. Он хотел помочь, а потом говорит: «Подожди, сейчас у медсестры спрошу, можно, нет тебе». «Да можно, мне уже в Ташкенте разрешили». Он ушел к медсестре, потом пришел: «Насчет вас мне врач ничего не сказал». С пятницы вечера до понедельника так на спине и лежал. Потом температура поднялась: у меня на спине послеоперационный рубец - около 20 см -воспалился. В области крестца - пролежни. На пятке - пролежень. Получается, по халатности, по недогляду так получилось. Ну, мне-то сказали: «У вас свищ открылся на позвоночнике». Потом пришлось повторную операцию делать.
При повторной операции я еще удивился, почему делают под местным наркозом. Сначала ничего, потом больно стало, я сматерил-ся, врач: «Что сказал?» У меня такое ощущение было, что дыхание остановилось и не можешь ни вздохнуть, ничего. Мне еще укол поставили. А потом все уже: врач - как фашист в фуражке, шкафы все поплыли - улетел, в общем. Только чувствовал треск - кости ломают... Потом в палате очнулся.
В области крестца не заживало. Потом пришлось пересадку кожи делать.
И каждый месяц поступали партии раненых оттуда. Я тогда впервые увидел, что потери-то были приличные. В 1984 г. самые большие потери были.
В сентябре меня комиссовали по состоянию здоровья. В октябре привезли в Пермь. Должна была медсестра сопровождать, но две между собой поругались: кому в командировку лететь. В результате мама приехала, и она сопровождающая была. В госпитале выделили машину скорой помощи, чтобы привезли, в самолет посадили, солдат, чтобы занесли по трапу.
В аэропорту скорую помощь госпитальную не пустили, [сказали]: «У нас своя есть». И их обратно отправили. В результате: посадку объявили, скорая помощь, оказалось, сломалась. Погрузчик подогнали, на котором грузы довозят, меня в него посадили. Одеяло было, мы ноги накрыли, и так меня до самолета довезли, занесли. Здесь встретили и привезли.
Потом я три месяца дома был: пока медкомиссии, оформление [инвалидности], получение колясок, пока пенсию назначили - в деревне на иждивении родителей три месяца был. Заплатили 300 рублей, как за тяжелое ранение, и все. А награду в 1991 г. вручали, уже здесь. Приезжали облвоенком, когда Самойлов был генералом, и все военкомы области. Нам, четверым афганцам, позднее награды пришли. Почему орден (боевого) Красного Знамени? Из-за тяжести ранения, скорей всего. Или из-за того что все живы остались, а так бы два бензовоза сгорели. И мы там пострадали - получилось, что собой пожертвовали.
У нас перед этим подобный случай был. Солдаты - их пятнадцать человек было, - отправили в Союз за получением новой бронетехники. До Герата довезли, дальше - нет. Два БРДМа на выезд: мы и [еще] из противотанковой батареи БРДМ. В БРДМе - водитель, командир машины, два сиденья откидных и пулеметчик. Все, пять мест. Пришлось в один БРДМ семь, в другой БРДМ восемь садить. Кресла с пулеметами не поворачиваются - пришлось сидения-кресла снимать. Мы тогда еще думаем: «Почему два БТРа дали, а не три? Задачу ставят -увезти, а как везти?»
Потом, когда по дороге к Туругунди поехали, с перевала спускаться стали, БРДМ из противотанковой батареи первым ехал, мы вторые. Он из-за поворота выезжает - навстречу два КрАЗа идут, тоже всю дорогу заняли.
КрАЗы наши, но [в них] афганцы местные ехали, не наши солдаты. Они тоже всю дорогу заняли - ему некуда уходить. БРДМ вправо ушел на обочину и об валун переднее колесо сломал. Повезло, что ребром на колесо. Они остановились, никто не пострадал. Мы подъехали, посмотрели: нам их обратно не утащить БРДМом. Поехали до ближайшей точки. Оттуда БТР пришел, их отбуксировал. Потом уже до Туругунди доехали.
И часто такие случаи были, нештатные: там все по ситуации, все по обстоятельствам. Вот под обстрел как-то не попадали. Но бывало, что едешь с Шинданда - по горам идут духи с оружием: в прицел видно. Мы едем по дороге, они навстречу нам идут. Вот и думаешь: «Если засада, все - что мы одни сделаем? Если не подбили БРДМ - проскочим. Если подобьют - все, тут и останемся». Мало приятного ощущать возле себя смерть. Каждую поездку так было.
ПермГАСПИ. ВПД.