М. И. Дегтярева
Пермская духовная семинария

«ЦЕРКОВНАЯ РЕВОЛЮЦИОННОСТЬ» В РОССИИ:
«ЛЕВЫЙ» И «ПРАВЫЙ» ФЛАНГИ ДВИЖЕНИЯ
ЗА ОБНОВЛЕНИЕ ЦЕРКВИ

Аннотация. В статье рассматривается зарождение и история «левого» и «правого» флангов движения за «обновление Церкви» как проявления «церковной революционности». Автор выдвигает гипотезу о том, что интеллектуальный авангард и популярная вульгаризированная версия «обновленчества» – с одной стороны, и «правая оппозиция» – с другой, дают основание для типизации явлений, вызвавших раскол в Русской Православной Церкви в XX в., с наиболее значительными течениями европейской Реформации. Автор объясняет, что, в конечном итоге, первая попала под влияние государственной идеологии в ущерб вероучению и каноническим правилам Православной Церкви; вторая, действуя более тонко, использовала канонические правила Церкви для выражения партикулярной и непримиримой монархической позиции в ущерб принципу «симфонии властей». В этих условиях «срединному» церковному направлению пришлось искать внеполитическое разрешение запутанных «узлов» церковно-государственных отношений.

Ключевые слова: Церковь, революция, движение за «обновление Церкви», интеллектуальный авангард обновленчества, Церковный Собор 1917–18 гг., выборы Патриарха, обновленческий раскол, правая церковная оппозиция, карловацкий раскол.

Корифей французского консерватизма Ж. де Местр, подводя итог пережитому в эпоху Французской революции и обращаясь к читателям со страниц своих произведений, говорил о двух сторонах «проповеди» Провидения, адресованной народам и королям: не бывает революций без злоупотреблений, но злоупотребления все-таки лучше революций.

Феномен «церковной революционности» считается явлением «западным» и ассоциируется, прежде всего, с эпохой Реформации. Небольшой экскурс в историю политической философии позволяет установить происхождение если не самого понятия, то идеи о том, что зарождение революции связано с состоянием духовной сферы. Именно де Местр одним из первых интеллектуалов увидел «истоки» революции политической в европейском протестантизме. Реформация заменила принцип «безоговорочного послушания Риму» свободным обсуждением. Поставив под сомнение непреложность авторитета духовного, монархического по своей природе и сродного суверенной власти, она «подписала приговор» и авторитету светскому – королевскому [1], поскольку церковные установления являлись основанием традиционного политического порядка. В одном из частных писем де Местра эта мысль будет выражена с точностью математической формулы: «В семнадцатом веке государи утвердили протестантизм для того, чтобы подорвать Церковь; в восемнадцатом веке они будут восстанавливать Церковь для того, чтобы укрепить свои троны, поднятые на воздух протестантскими принципами» [2. P. 294].

В движении за реформу Католической церкви выделяют три основных течения: интеллектуальное – идеологическое (М. Лютер, Ж. Кальвин и их предшественники – Дж. Уиклиф, Ян Гус, Дж. Савонарола ¹ ), народное – движение «низов» (Т. Мюнцер), соединившее пуританский «очистительный» импульс с требованиями социальной справедливости, и «аристократическое» (Г. фон Берлихинген), чьим призванием было облечь сословные притязания наследственной знати в критику злоупотреблений условиями исключительного положения со стороны традиционной католической иерархии.

В истории Русской Православной Церкви в XX в. удается проследить некую аналогию тому, что происходило в Западной Европе. Аналогию неполную, но все-таки отражающую разделение в среде наиболее радикально настроенных сторонников реформирования церковной жизни по нескольким руслам: интеллектуального «авангарда» и «прэт-а-портэ» (популярной и даже вульгаризированной версии); обладателей «высокого социального статуса» и их последователей с особой политической «пропиской».

Говорить о полной тождественности процессов у нас и на Западе не приходится по нескольким причинам. Во-первых, западная Реформация значительно опередила революцию политическую, но именно она создала новый духовный климат в Европе, в котором вызревали идеи политического скептицизма и протеста. У нас же движение за реформу в Церкви и начало политической революции практически совпали. Более того, именно русская революция 1905–1907 гг., а потом и 1917 г. стимулировала процесс «эмансипации» Церкви из-под контроля со стороны государства и обер-прокурорского правления.

Во-вторых, первый удар Реформации был направлен в «сердцевину» концепции папы Григория VII (Гильдебрандта) – доктрину папской супрематии ² , утвердившуюся в качестве официальной в XI в. А в России объектом критики стал, в первую очередь, монархизм политический и притязания государства на контроль над сферой духовной, в чем сторонники реформы видели угрозу каноническому строю Церкви и принципу соборности. Различия очевидны, но все-таки основания для сравнения есть. Питательной средой для «церковной революционности» в России и на Западе послужили болезненные явления в сфере церковно-государственных отношений и во внутренней жизни Церкви.

Охватившее Церковь в 1917 г. движение за проведение Поместного Собора было следствием накопившихся за время синодального правления ³ неразрешенных проблем, связанных с общим и епархиальным управлением, жизнью приходов, различными видами служения; а главное – формализации духовной жизни вплоть до стремления превратить важнейшие для христиан таинства в «гражданскую обязанность». Причиной этих явлений было длительное отсутствие свободы церковного самоуправления после знаменитой реформы Феофана Прокоповича, подчиненной замыслу Петра I о «регулярном государстве» и имевшей целью превратить Церковь в «ведомство православного исповедания».

Все это не лучшим образом сказывалось и на состоянии духовного сословия. По воспоминаниям одного из авторитетных иерархов Русской Православной Церкви XX в. митрополита Вениамина (Федченкова), «хотя и бывали поразительные примеры святых людей» и «почти в каждой губернии бывали свои маленькие «кронштадтские»«, священники большей частью «становились «требоисполнителями», а не «горящими светильниками»; «житие духовенства морально становилось все труднее <…> дети духовенства почти сплошь отказывались идти по дороге отцов» [3. С. 112]. В другом месте митрополит Вениамин резюмирует: «Как-то все у нас «опреснилось». <…> Было общее охлаждение в нас. <…> А интеллигентных людей и высшие круги мы уже не могли не только увлечь, но и удержать в храмах, в вере, в духовном интересе» [3. С. 135].

В начале XX века необходимость изменить положение Церкви по отношению к государству и провести внутренние преобразования в каноническом русле ощущали многие. Тем не менее, по воспоминаниям митрополита Вениамина, позиция Церкви в целом была достаточно сдержанной. Следуя заповеди послушания власти и опасаясь «разжечь недобрые инстинкты в человеке», «Церковь вместе с народом больше молчала» [3. С. 122].

«Церковная революционность» была явлением иного порядка; она активизировала диссидентские «фланги», состоявшие на первых порах преимущественно… из представителей тех самых «интеллигентных людей» и «высших кругов» . В ряду «редких исключений» на фоне общей сдержанности, т. е. тех служителей Церкви, которые желали «вовлечь Церковь в политическую борьбу», Владыка Вениамин упоминает священника Григория Гапона и целое направление среди петербургского духовенства – группу «пятидесяти трех» [3. С. 122], связывая ее активность с более широким и синкретическим по составу движением «обновленчества» : «Потом у них выродилась так называемая «живая церковь» и «обновленцы» («синодальная церковь»)» [3. С. 122].

В качестве существенного признака «интеллектуального авангарда» нового течения (лидерами его были священник Александр Введенский и профессор Петербургской Духовной академии Борис Титлинов) и более поздней – популярной версии «обновленчества» митрополит Вениамин указывает политизацию, противопоставляя ей спасительную для Церкви позицию «бытия не от мира»: «Но в массе духовенство оставалось как бы «вне политики», это была «лучшая политика их» [3. С. 122]. Действительно, обращение к стенограммам Собора Православной Российской Церкви 1917 г. позволяет убедиться в том, что профессор Б. Титлинов с первых выступлений попытался задать соборянам настрой на обсуждение политических вопросов: «Надо выработать программу христианской политики <…>. Эта программа требует того, чтобы ее обдумать. Мы <…> должны обдумать все политические лозунги» [4. С. 78].

По существу, «церковная революционность» была острой формой реакции на «консервацию» высшей государственной властью озвученного Церковью запроса на реформу. Последний русский Государь – Николай Александрович, в 1905 г. дав принципиальное согласие на подготовку Церковного Собора по представлению докладной записки председателя Комитета министров С. Ю. Витте и ходатайству Синода ⁴ , в 1907 г. наложил на решения первого предсоборного органа ⁵ резолюцию о «неблаговременности» его проведения. Ситуация повторилась и в 1913 г ⁶ . Царь находился тогда под влиянием общей установки премьер-министра П. А. Столыпина: «Сначала успокоение, потом – реформы»; сказалось и влияние крайне консервативной позиции обер-прокурора Святейшего Синода К. А. Победоносцева. Так или иначе, до революции стабилизирующие возможности реформы для предотвращения кризиса в области церковно-государственных отношений использованы не были. Это и послужило причиной того, что архиереи – члены Синода на последнем его заседании при «старом режиме» 26 февраля (2 марта) 1917 г. отказались обратиться с воззванием к народу о поддержке монархии [5. С. 69].

С самого начала революции оба «крыла» радикального церковного «реформизма», состоявшие из представителей «высших сфер» и из «интеллигентных людей», проявили себя довольно активно. Уже 9 марта Святейший Синод обратился к всероссийской пастве с посланием, где говорилось: «Совершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути» [6. C. 329].

Одновременно возобновила свою деятельность в расширенном составе Т. Н. «группа 32-х священников» столицы, которая сформировалась еще в 1905 г. вокруг викарного епископа Нарвского Антонина (Грановского)⁷, и обратилась к Николаю II с критикой недостатков синодального правления и выражением мечты о возвращении к раннехристианскому идеалу. Письмо «тридцати двух» принято считать первым «манифестом» интеллектуального течения за радикальную реформу в Православной Церкви. 7 марта 1917 г. по инициативе священников Иоанна Егорова, Александра Введенского и Дмитрия Попова под председательством последнего в Петрограде была создана новая группа, выступившая под названием «Всероссийский союз демократического духовенства и мирян». Главным идеологом союза был священник Александр Введенский; заметной фигурой – его сподвижник – священник Александр Боярский. Благосклонное по отношению к новой организации Временное правительство, провозгласив ряд демократических свобод, дало разрешение на проведение Поместного Собора Русской Церкви.

Обстановка, в которой происходили выборы кандидатов на Собор, по напряженности соответствовала духу начавшейся в стране революции. В марте Святейший Синод под председательством назначенного новым правительством кн. В. Львова уволил на покой Петроградского митрополита Питирима (Окнова), Московского – Макария (Невского) и Тобольского архиепископа Варнаву (Накропина). «Основанием» для архиерейских «отставок» в этих случаях послужило обвинение в «связях с Распутиным». Это обвинение, не всегда подкрепленное, тем не менее, стало удобным предлогом для продолжения «ротации» епископата в сочетании с неосновательным с точки зрения церковных канонов обвинением архиереев в «приверженности старому порядку».

«Авангардная» политизированная струя в Церкви дала знать о себе и на местах: в разных городах по решению епархиальных съездов «царские», т. е. старого поставления, архипастыри сводились с кафедр и на их место избирались новые. Так, митрополит Вениамин (Федченков), в то время – ректор Тверской семинарии, стал свидетелем бессмысленного убийства толпой губернатора [3. С. 146–148] и неканонического (самочинного) избрания на место действующего епископа Серафима – викарного епископа Арсения [3. C. 150].

В этих условиях задачей Поместного собора было – направить стихийные требования и «брожения» в церковной среде в русло открытой дискуссии, отвечающей каноническим правилам Церкви.

Что касается отношения участников Поместного Собора к политическому фону, по свидетельству митрополита Вениамина, для большинства – оно все же определялось установкой на принципиальную аполитичность: «Насколько тревожно была принята нами вторая, февральская, революция, настолько, наоборот, почти равнодушно отнеслись мы к третьей – большевистской. <…> Большинство членов Собора были благоразумны, осторожны и даже пассивно-лояльны к тому, что делалось вокруг нас: государство имеет свои задачи, а Церковь – свои. <…> И мы спокойно, совершенно спокойно продолжали свои занятия на Соборе. <…> На чьей стороне был я и вообще мы, члены Собора? Разумеется, юнкера ⁸ были нам более своими по духу. Не были мы и против народа <…>, и мы заняли позицию посредине, и, пожалуй, это было верно исторически: Церковь тогда стала на линию нейтральности…» [3. С. 160–161].

Церковное большинство («тут слышался отзвук всей верующей Руси, в ее не худших, а, пожалуй, лучших представителях» [3. С. 160]) интуитивно избрало «серединный» путь – над политической схваткой.

Однако уже на соборе 1917 года проявились диссидентские «токи», ставшие предзнаменованием будущего церковного раскола.

Докладчиком по вопросу о форме управления в Церкви выступил на Соборе епископ Митрофан Астраханский [7. C. 225–231]. Однако часть делегатов – профессоров и преподавателей духовной школы во главе с профессорами Б. В. Титлиновым и Н. Г. Поповым заняла непримиримую позицию в вопросе о восстановлении важного для Церкви исторического института – Патриаршества. Группа противников Патриаршества усматривала в этом институте проявление «церковного монархизма». Так, В. Г. Рубцов говорил в своем выступлении об отсутствии богословских оснований «главенства» в Церкви и об «архаизме» этой формы управления: «Восстановление патриаршества означает перевод нас из XX в XVII век» [8. С. 268]. К этой группе присоединился один из немногих священников – протоиерей Н. П. Добронравов, напоминая о недостатках и ошибках периода патриаршего правления и об их преодолении в синодальный период (речь шла о церковном Расколе времен никоновской реформы и о единоверии) [9. С. 346–353].

Между тем, Патриаршество, как отмечал Владыка Митрофан и его сторонники: епископ Иларион (Троицкий), митрополит Антоний (Храповицкий), архиепископ Андроник (Никольский), И. Н. Сперанский, граф П.М. Граббе, князь Е. Н. Трубецкой, проф. Н. Н. Фиолетов, А. И. Юдин и др., – является вполне канонической формой церковного управления. Оно появилось в Древней Христианской Церкви в V веке, и большая часть Поместных Церквей Православного Востока имеет своих Предстоятелей – Патриархов. Им предлежит «первенство чести», и Церковь относится к ним как к «первым среди равных – епископов» (согласно 34 правилу Апостольскому).

Необоснованным был и аргумент о том, что в случае восстановления Патриаршества Церковь «утратит соборный дух». В первый патриарший период (до 1700 г. – до смерти Патриарха Адриана) в Русской Православной Церкви Соборы проводились регулярно, и это определяло весь строй церковной жизни. Сторонники Патриаршества апеллировали к традиции и подчеркивали призвание и способность Патриарха объединять народ, поднимать голос против злоупотреблений со стороны власти, «печаловать» перед Государями за своих чад, напоминая о заповеди милосердия [7. С. 225–231; 10. С. 282–287].

В защиту этого института митрополит Антоний приводил еще один исторический аргумент: «Уже со времени свят. Князя Владимира на Руси был патриарх – Константинопольский. Приблизительно лишь за 100 лет до учреждения патриаршества на Руси русские митрополиты получили самостоятельность и управляли Церковью с правами патриаршими. Значит, патриарх был у нас всегда» [10. С. 289].

Князь Е. Н. Трубецкой, предвидя, что Россия вступает «в полосу не только борьбы, но, может быть, и гонений» [11. С. 307], выразил надежду на то, что правительство все-таки будет «считаться с патриархом, за которым стоит народ» [11. С. 308].

Товарищ Министра Исповеданий С. А. Котляревский высказал недоумение по поводу того, что в Патриаршестве его противники могли усмотреть «символ политический», «государственную реакцию» [10. С. 299].

В конце концов группа противников восстановления Патриаршества, оставшаяся в меньшинстве, демонстративно покинула собор. Впоследствии публицистическая деятельность «апологетов» этого «демократического» направления вращалась вокруг привлекательного требования «возвращения к идеалам древнехристианского братства» (т. е. до V в.) и обеспечила на первых порах «обновленческому» движению поддержку среди образованной части клира и мирян.

В популяризированном варианте лозунг за «возвращение к идеалам христианского братства первых веков» в 1922 году вызвал «народническую» – низовую «волну» движения за радикальные изменения в Церкви, которая и оформилась как «обновленческое движение» (или «Живая Церковь»). Оно сразу же было поддержано властями⁹, поставлено под контроль руководителей 6-го отделения секретного отдела ГПУ А. Ф. Рутковского (до мая 1922 г.) и Е. А. Тучкова и спровоцировало церковный раскол.

Подготовка – «вербовка» «живоцерковников» проводилась весной 1922 г. Для того, чтобы облегчить осуществление «церковного переворота», власти арестовали наиболее близких к Патриарху Тихону людей¹⁰. А 9 мая Предстоятелю Церкви было объявлено о привлечении его к ответственности по решению Верховного трибунала в контексте инициированного ГПУ дела московских священников, о помиловании которых он пытался ходатайствовать перед ВЦИК¹¹.

Затем лидеры «обновленцев»¹² во главе с протоиереем Александром Введенским принудили Патриарха Тихона отойти от управления церковными делами, выдав передачу им синодальной канцелярии до прибытия Ярославского митрополита Агафангела или митрополита Вениамина (уполномоченных Патриархом вести церковные дела до созыва нового Поместного Собора¹³) за акт отказа в их пользу от канонической церковной власти. Церковь же при отсутствии достоверной информации о том, что происходит на самом деле, должна была решать проблему канонического подчинения.

Следствием этого сознательного обмана стало то, что к июлю 1922 г. главный орган «обновленцев» – Высшее Церковное Управление (ВЦУ) признали 37 архиереев из 73. Оказавшееся пространным полем для воплощения амбиций в значительной мере маргинальных и нереализованных представителей церковной среды¹⁴, это движение воспринималось современниками, сохранившими верность Патриарху Тихону, как «поповская стачка». Да и сам Антонин (Грановский), привлеченный «обновленцами» на их сторону, оставил весьма нелицеприятную характеристику этого течения: «Ко времени собора 1923 года не осталось ни одного пьяницы, ни одного пошляка, который бы не пролез в церковное управление и не покрыл бы себя титулом или митрой. Вся Сибирь покрылась сетью архиепископов, наскочивших на архиерейские кафедры прямо из пьяных дьячков» [12. С. 37].

Основные требования лидеров этого направления были связаны с изменением церковных канонов в отношении правил поставления епископата и священства (допущения разводов и «второбрачия» для духовенства), а идеологическим «обрамлением» отложения от Патриарха, взятого властями под арест, – соединение «свободы канонического и литургического творчества» с идеалами «социальной справедливости». Практическим выражением позиции оказалась подчеркнутая лояльность «обновленцев» по отношению к большевистской власти вплоть до использования ими марксистской лексики в программных документах¹⁵, а ее пределом – заявление о «низложении и лишении сана и монашества» Патриарха Тихона как «отступника и предателя» и о возвращении его «в первобытное мирское положение» (в мае 1923 г.)¹⁶

Противоречащие церковным канонам поставления священников и иерархов, создание «параллельной» по отношению к канонической – независимой церковной структуры, оказавшейся в «фаворе» у новой власти и претендовавшей на значение «единственно законной», активное сотрудничество «обновленцев» с органами ВЧК-ОГПУ-НКВД в качестве «осведомителей» и провокаторов дало повод будущему Патриарху – епископу Алексию (Симанскому) охарактеризовать обновленческое течение следующим образом: «Обновленчество, как таковое, по существу, не ересь и даже не раскол, как мы понимаем этот термин во всем его объеме. Оно не более как рабское следование путем ветхозаветного Хама и новозаветного Иуды» [13. С. 96].

Учредительное собрание «Живой церкви» (в мае 1922 г.), Всероссийский обновленческий «съезд» (в августе 1922 г.), «соборы» (в апреле–мае 1923 г. и в октябре 1925 г.) не спасли «обновленчество» от серьезных конфликтов и разделений. Дискретное по своим программным установкам¹⁷, терявшее авторитет из-за неподобающего образа жизни его представителей, обновленческое движение пошло на спад после оглашения знаменитой «Декларации» 1927 г. митрополита Сергия (Страгородского)¹⁸, в которой подчеркивалась свобода для верующих – жить и трудиться, не погрешая, в условиях изменившейся государственной формы.

Декларация митрополита Сергия, неоднозначно воспринятая современниками, и по сей день провоцирует споры. Одни видят в ней выражение «патриотического импульса» (прот. Владислав Цыпин), другие, напротив, критикуют документ за слова «благодарности» в адрес советского правительства, диссонировавшие с преступлениями большевиков периода «красного террора», первыми антицерковными декретами, кампаниями «по вскрытию мощей» (1919 г.) и «изъятию церковных ценностей» (1922 г.), судом над митрополитом Вениамином (Казанским) и группой мирян, приговоренных в июле 1922 г. к расстрелу.

Признание существующей власти авторами «Декларации» не означало солидарности с ней в отношении идеологии и политической практики – того, что невозможно было ни принять, ни разделить; это была лишь констатация необходимости подчинения государственной форме, спасающей страну от анархии и распада, с пониманием того, что характер правления является «попущением Божиим». Временный Синод отстаивал возможность дальнейшего существования Православной Церкви в стесненных условиях «социалистической законности».

Как бы то ни было, выход «Декларации» митрополита Сергия лишил «обновленчество» того «стержня», который и обеспечивал ему сторонников из числа тех, кто искали возможность, оставаясь христианами, жить в изменившихся социальных условиях.

В конце 20-х годов представители «обновленческих» течений, ощущавшие утрату позиций, начали искать «объединения» со «староцерковниками» («тихоновцами» и «сергианами»). Однако позиция Временного Патриаршего Синода выражалась в том, что объединение по принципу политических партий невозможно, возможно только присоединение через покаяние к Церкви канонической добровольно разорвавших с Ней связь раскольников. Для наиболее заметных представителей Церкви оно могло быть лишь публичным¹⁹ .

Поиски путей восстановления общения со «староцерковниками» со стороны «обновленцев» не привели к ожидаемым результатам. Диссидентское течение, выполнившее в 20-е – 30-е гг. функцию своеобразного «тарана», обращенного властями против «правого» «старорежимного крыла» Церкви, ослабленное и дискредитировавшее себя, не избежало в период сталинского «большого террора» общей для верующих судьбы; его представители попали под «маховик» репрессий. После Великой Отечественной войны, в период относительного «потепления» церковно-государственных отношений²⁰, «обновленчество», лишенное поддержки государства и НКВД, фактически прекратило свое существование.

Если «обновленчество» в России имеет собственную историографию и изучается историками Церкви на протяжении почти тридцати лет [14, 15, 16, 17, 18, 6, 20], то менее изученным и осмысленным проявлением «церковной революционности» остается «аристократическое» течение. Выразившееся в 1917 г. в сдержанной «оппозиции» синодалов пошатнувшейся монархии (что было реакцией на крайности обер-прокурорского контроля), позднее, в начале 20-х гг., оно напомнило о себе своеобразной установкой Карловской группы. Наиболее известным и авторитетным представителем этого направления был митрополит Антоний (Храповицкий). Дворянское происхождение Владыки Антония и его сторонников оказалось определяющим фактором.

Яркие воспоминания о преобладающем настроении представителей этого течения на соборе Высшего Русского Церковного Управления (ВРЦУ) за границей оставил митрополит Вениамин (Федченков), который будучи духовником Белой армии, в ноябре 1920 г. был вынужден эвакуироваться из Крыма. За рубежом, в эмиграции, он имел возможность получить представление об этом из «первых уст». Пара фрагментов, весьма показательных, обнаруживает, что это была лишь с внешней стороны «промонархическая» группа; по сути же она оспаривала главное право будущего монарха – право суверенного решения по основным вопросам управления, т. е. это была «правая» церковная оппозиция: «Видя во мне противника, вождь правых Марков-второй, Локоть и кто-то третий посетили меня специально, пытаясь привлечь на свою сторону. Разговор вели о монархии, я что-то возражал им спокойно, потом спросил их:

– Но ведь наследственный государь может оказаться и малоспособным?

– Да разве он будет править? Мы за ним будем стоять! Я удивился такой политической развязности, а лучше сказать – наглости.

– Как?! Монархисты, вы можете такие вещи говорить про монархов? Но им ничуть не было стыдно. И я еще больше оттолкнулся от них: какое лицемерие!» [3. С. 340–341].

Владыка Вениамин не оставил без внимания и личную позицию митрополита Антония (Храповицкого): «Мы, архиереи, сделали секретное постановление: впредь не принимать приказов патриарха, если они нам покажутся несвободными. Вы согласны с этим? Я ужасно, в сердце, возмутился такой развязностью митрополита Антония и других архиереев.

– Боже меня сохрани от этого! – ответил я ему. Такие бунтарские, неканонические предложения делал митрополит Антоний, постоянно ссылавшийся на каноны! Недаром я часто говорил и говорю: эти архиереи в сущности революционеры, только справа. Как монархисты заявили мне, что они будут править монархом, так тут же ужасную самочинность предлагает мне и митрополит Антоний. Не каноны, а своя воля правила ими. И от этого, как учит история, происходили все ереси и расколы в Церкви». [3. С. 345].

Все это повлияло на оценку митрополитом Вениамином решений, принятых в Сремских Карловцах: «Перед окончанием, по предложению члена Собора Н-ва, мне, как главному инициатору и организатору Собора, пропели многолетие… Но я глубоко раскаивался, что создавал его… Конечно, самая идея была совершенно правильна и необходима, но ее испортили политические страсти людей» [3. С. 342].

Подводя итоги небольшому исследованию, адресуем читателя к его началу: Не бывает революций без злоупотреблений, но любые злоупотребления все-таки лучше революций.

1. Очевидным следствием «церковной революционности» явился раскол – величайшая беда для Церкви. Вот почему достойно сожаления то, что в предреволюционный период не были использованы возможности реформы как инструмента, отвечающего целям христианского государства, не было приведено в действие соборное начало. Это могло укрепить не только Церковь, но и государственность.

2. Что касается интеллектуального авангарда «обновлечнества», в вопросе о необходимости реформы он был единодушен с канонической частью епископата. «Водоразделом» оказалась большая политизация этой части Церкви, что особенно проявилось на Соборе 1917 г. В решении вопроса о судьбе Патриаршества, неприемлемого для данного направления как «род церковного монархизма» и «символ реакционности». В более благоприятной политической обстановке интеллектуальное движение за церковное «обновление» могло быть адаптировано Церковью, а его крайности пережиты как «болезнь роста». Определяющими в его судьбе оказались новые политические условия, при которых идеологи большевизма цинично направляли критицизм «обновленчества» против «старорежимной» части духовенства.

3. Обращение к последующей судьбе двух «флангов» «церковной революционности» помогает лучше уяснить диалектику формы и содержания. В целом установки «левых» дают основание для типизации этого «крыла» с мюнцеровским социально ориентированным вариантом Реформации. При этом позаимствованные идеологами обновленческого раскола базовые элементы марксистской идеологии и вокабуляр произвели «гибрид», лишь отдаленно напоминающий о христианской основе этого течения. Что уж говорить о нравственном выборе и образе действия его лидеров? А установки «правых», по существу, были «революционным прорывом» назад, в прошлое, к эпохе патриарха Никона, действовавшего скорее в логике папы Григория VII (Гильдебрандта) и стремившегося к установлению примата церковной власти над светской, т. е. в ущерб подлинному содержанию принципа «симфонии властей» (Юстиниана и Патриарха Фотия). Если вульгаризированное «живоцерковниками» «левое крыло» рассматривало принцип соборности и правила Церкви через призму навязанной властями идеологической платформы, произвольно и грубо меняя их по своему усмотрению, то «правые» действовали более завуалированно и осторожно, используя каноническое наследие и традиции Церкви как канал продвижения партикулярной и непримиримой монархической позиции.

В этих условиях «срединному» церковному направлению пришлось отсекать политические наслоения и искать внеполитическое разрешение запутанных «узлов» церковно-государственных отношений. Во время голода 1920-х гг. и особенно – в период Великой Отечественной войны Православная Церковь будет действенно, через благотворительность и миротворчество, свидетельствовать о том, что основой евангельской любви является жертва, а это означает практи-чески готовность смириться и уступить во второстепенном ради приобретения «врага» уже не как врага, но как друга.

Список источников и литературы

1. Местр Ж. де. Рассуждения о Франции. М., 1997.

2. Maistre J.de. Lettres et opuscules inedits du comte Joseph de Maistre, precedes d’une notice biographique par son fils le comte Rodolphe de Maistre. Paris. Vaton. 1851.

3. Митрополит Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. М., 1994.

4. Деяния Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Петроград, 1918. / Москва, 1994 (репринт). Том II. Деяния XVII–XXX. Деяние XIX.

5. Шкаровский М.В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. М., 1999.

6. Владислав Цыпин, прот. История Русской Православной Церкви. Синодальный и новейший периоды. 1700–2005. Издание Сретенского монастыря. М., 2007.

7. Деяния Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Петроград, 1918. / Москва, 1994 (репринт). Том II. Деяние XXIV.

8. Деяния Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Петроград, 1918. / Москва, 1994 (репринт). Том II. Деяния XVII–XXX. Деяние XXV.

9. Деяния Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Петроград, 1918. / Москва, 1994 (репринт). Том II. Деяние XXVIII.

10. Деяния Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Петроград, 1918. / Москва, 1994 (репринт). Том II. Деяние XXVI.

11. Деяния Поместного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Петроград, 1918. / Москва, 1994 (репринт). Том II. Деяние XXVII.

12. Труды первого Всероссийского съезда или Собора Союза Церковное Возрождение. М., 1925.

13. Казем-Бек А. Л. Жизнеописание Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия I // Богословские труды (БТ). Вып. 34. М., 1998.

14. Титлинов Б. В. Историческое обоснование обновленческого движения. Самара, 1926.

15. Титлинов Б. В. Смысл обновленческого движения в истории. Самара, 1926.

16. Титлинов Б. В. Церковное обновление и мир церкви. Пермь, 1926.

17. Левитин-Краснов А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты (Ма-териалы по истории Церкви. Кн. 9.). М., 1996.

18. Обновленческий раскол (Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики) / Сост. И. В. Соловьев. М., 2002.

19. Шкаровский М.В. Обновленческое движение в Русской Православной Церкви XX века. СПб, 1999.

«CHURCH REVOLUTIONISM» IN RUSSIA:
«LEFT» AND «RIGHT» WINGS OF THE MOVEMENT
FOR THE UPDATE OF THE CHURCH

Degtiareva M. I., Doctor of Philosophical Sciences, Candidate of Historical Sciences

Abstract. Article is directed to the description of origin and history of the «left» and «right» wings of the movement for «updating of Church» as manifestations of «church revolutionism». In focus of a research there is the Russian case. The author’s hypothesis is that the intellectual avant-garde and the popular vulgarized version of «Renovationism» and «right-wing opposition» are grounds for comparing Russian and European cases. The author explains that, in the end, the first came under the influence of state ideology to the detriment of dogma and the canonical rules of the Orthodox Church; the second, acting more subtly, used the canonical rules of the Church to express a particular and irreconcilable monarchical position to the detriment of the «symphony of authorities» principle. In these conditions, the «middle» church line had to look for an out-political solution to the intricate «knots» of church-state relations.

Keywords: Church, revolution, Church renewal movement, Church Sobor (Synod) 1917–18, Patriarch elections, intellectual progressive minds of renewal process, renewal split, Karlovac schism.

---

¹ Иногда этот список дополняют имена европейских писателей гуманистов – С. Брандта, Г. Бебеля, У. фон Гуттена, чьи новеллы и сатиры были полны обличениями в адрес папства и практики индульгенций.

² Т. е. главенства власти римского понтифика, как имеющей высшее – Божественное происхождение по отношению к власти светской.

³ Начиная с петровской церковной реформы 1721 г.

⁴ Документ появился в условиях начавшейся революции 1905–1907 гг., когда на особом Совещании при кабинете министров митрополит Антоний (Вадковский) просил хотя бы несколько ослабить бдительный контроль светской власти над Церковью. Тогда Витте выступил с критикой обер-прокурорского правления и поставил вопрос о предоставлении Церкви возможности созыва Собора. По предложению К.П. Победоносцева вопрос был передан в Синод, и определяющей в решении вопроса о созыве Собора оказалась позиция членов Синода, куда более последовательная и решительная, чем позиция обер-прокурора.

⁵ Предсоборного Присутствия в составе десяти иерархов, а также священников, профессоров и мирян, работавшего под руководством митрополита Антония (Вадковского).

⁶ В условиях работы Предсоборного Совещания, состоявшего из семи человек, в том числе – троих архиереев.

⁷ Группа действовала до 1908 г., когда епископ Антонин был отправлен на покой.

⁸ Защитники Кремля.

⁹ Первым идеологом борьбы с Церковью путем провокации внутренних расколов был Л.Д. Троцкий. См.: Петров С.Г. Документы делопроизводства Политбюро ЦК РКП(б) как источник по истории Русской Церкви (1921–1925 гг.). М., 2004.

¹⁰ В ночь с 22 на 23 марта 1922 г. был арестован епископ Верейский Иларион (Троицкий).

¹¹ Письмо Патриарха Тихона не попало по назначению, а оказалось в ГПУ, и было приобщено к делу. А «ходатаями» за осужденных, согласно сценарию Е. Тучкова, выступили представители «прогрессивного духовенства» («обновленцы»). Таким образом, в свете информационной кампании, сопровождавшей церковный «переворот», готовность властей помиловать часть священников выглядела как «здравая открытость компромиссу» с теми, кто «готов идти в русле новой политики», а отнюдь не как удовлетворение просьбы Патриарха. Расстрельный приговор был оставлен в силе в отношении половины осужденных.

¹² Протоиерей Александр Введенский, священник Евгений Белков, псаломщик Стефан Стадник и В. Д. Красницкий.

¹³ И это заявление Патриарха на имя М. И. Калинина не достигло адресата, а оказалось в распоряжении ГПУ и было приобщено к делу.

¹⁴ Убежденным сторонником этого течения из числа архиереев старого поставления стал, например, известный своими «чудачествами» заштатный епископ Антонин (Грановский).

¹⁵ Так, наиболее радикальная фракция «обновленцев» – «Союз Общин Древле-Апостольской Церкви» (СОДАЦ) под водительством А. Введенского провозглашала «капитализм – смертным грехом», что нашло отражение в решениях Первого обновленческого собора (1923 г.), а прот. Евгений Белков собирался объединить под своим кураторством в «союз монастырских религиозно-трудовых коммун» монастыри, пытавшиеся сохраниться под видом «трудовых артелей».

¹⁶ Делегация представителей обновленческого собора во главе с лжемитрополитом Петром Блиновым была допущена к Патриарху в Донской монастырь, куда его доставили накануне из тюрьмы. После того, как Патриарху были объявлены постановления лжесобора, он указал на неканоничность его решений, поскольку сам он не был приглашен на его заседания, и отказался снять с себя монашеское облачение.

¹⁷ «Обновленчество» разделилось на несколько фракций, соперничавших и враждовавших между собой: «Союз Церковного Возрождения» (во главе с Антонином (Грановским), «Союз Общин Древле-Апостольской Церкви» (во главе с А. Введенским), «Живая Церковь» (во главе с А. Красницким) и «Союз религиозно-трудовых коммун» (во главе с прот. Евгением Белковым).

¹⁸ Митрополит Сергий (Страгородский) стал преемником Патриарха Тихона и сначала исполнял обязанности заместителя местоблюстителя Патриаршего Престола – митрополита Крутицкого Петра (Полянского), арестованного ОГПУ в 1925 г. С 1936 г., когда власти объявили о смерти еще живого и страдавшего в заключении митрополита Петра, митрополит Сергий принял на себя обязанности местоблюстителя, а в 1943 г. был избран Патриархом Московским и Всея Руси.

¹⁹ Именно такое покаяние принес в свое время перед Патриархом Тихоном и сам Владыка Сергий (Страгородский) за уклонение в русло «обновленческого» течения.

²⁰ Причинами тому были требования союзников СССР по антифашистскому блоку прекратить гонения на христиан и последовательная патриотическая позиция Церкви, выразившаяся в оказании помощи фронту.