БАНДИТИЗМ В ПРИКАМЬЕ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ 1920-х ГОДОВ: ПРИЧИНЫ И ФАКТОРЫ (К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ)
П. В. Фадеев
Аннотация. Уголовный бандитизм, являясь составной частью преступности, продолжает существовать в тех рамках и объемах, в каких это позволяет общество. В условиях социальных и политических катаклизмов в результате действия определенных факторов его масштабы принимают угрожающие размеры. Так было в СССР в послевоенный период и в России в 1990-е годы. На том и другом историческом отрезке от государства и общества потребовались серьезные усилия для приведения этого опаснейшего явления к допустимому уровню.
Ключевые слова: преступность, бандитизм, уголовный розыск, милиция, Советская власть, судебный приговор.
Проблематика борьбы с бандитизмом в указанный период, как в советской, так и в постсоветской историографии, рассматривается, прежде всего, в контексте классовой борьбы как один из важных моментов становления новой власти. В советской историографии это являлось отражением партийной линии, законодательной и правоприменительной практики и идеологических установок. Типичными примерами такого подхода являются работы А. Казакова [1], А. Буйского [2], А. Герцензона [3], М. Гернета [4] и др. [5, 6]. Для обширной постсоветской историографии характерны более высокая степень объективности и возросший интерес к исследованиям на региональном уровне, различные подходы к оценке указанного явления. Вероятно, это объясняется возникшей в общественном сознании потребностью в переосмыслении отдельных страниц нашей общей истории и появившейся возможностью ее осуществить. В том числе в результате открывшегося доступа к архивным документам. Общим смысловым фоном значительной части новых исследований явилась положительная оценка всех вооруженных выступлений (крестьянских, в первую очередь) против советской власти. В связи с таким подходом принципиально изменилась используемая авторами терминология: «крестьянские восстания», «повстанческие отряды», «вооруженная оппозиция» пришли на смену «контрреволюционным выступлениям», «кулацко-эсеровским мятежам», «политическому бандитизму» и «бандформированиям». В качестве примеров можно привести работы А. Сафонова [7, 8], В. Кондрашина [9], В. Лабузова [10] и др.
Новые оценки и суждения в научных и публицистических работах могут быть связаны и с тем, что произошли изменения на законодательном уровне в виде Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18.10.1991 и Указа Президента РФ № 931 от 18.06.1996 «О крестьянских восстаниях 1918–1922 гг.». Пункт 3 данного Указа гласит: «Установить, что крестьяне – участники восстаний 1918–1922 гг. не могут быть признаны участниками бандформирований в трактовке п. “В” ст. 4 Закона Российской Федерации “О жертвах политических репрессий”».
В то же время часть исследователей в оценках конкретных событий и личностей, особенно на региональном уровне, до конца не отошла от сложившихся традиционных подходов советской историографии, в том числе, касающихся терминологии. Это особенно характерно для работ по истории правоохранительных органов, например, работы В. Кобзова [11], Е. Сичинского [12] и др. [13].
Несмотря на различия в оценках, подходах и терминах, абсолютное большинство исследовательских работ объединяет то, что феномен бандитизма рассматривается как форма классовой борьбы, и, как следствие, речь в них идет лишь о «политическом бандитизме». Очень характерной в этом смысле является работа Максимова П. В. «Борьба с бандитизмом в советском государстве довоенного периода: законодательное регулирование и правоохранительная деятельность» [14]. Автор чрезвычайно обстоятельно излагает деятельность ВЧК–ГПУ–ОГПУ по борьбе именно с «политическим бандитизмом», упоминая милицию и уголовный розыск исключительно в связи с изменениями, происходившими в этих чрезвычайных органах. Так, он пишет: «Здесь важно подчеркнуть, что ОГПУ создавалось при Совнаркоме СССР, то есть эта структура выводилась из НКВД. И, таким образом, если ранее, при ГПУ, которое было в составе НКВД, борьба как с политическим бандитизмом (включая кулацкий бандитизм), так и с уголовным бандитизмом сосредотачивалась в одном ведомстве (НКВД), пусть даже при фактической автономии ГПУ, то теперь борьба с политическим бандитизмом находилась в ведении ОГПУ, а борьба с уголовным бандитизмом в НКВД (милиция, уголовный розыск), что, как нам представляется, не лучшим образом повлияло на эффективность в целом борьбы с бандитизмом» [14. С. 162]. Далее автор анализирует деятельность ОГПУ, созданного в 1923 году в качестве самостоятельного органа, и его взаимоотношения с милицией в части борьбы с бандитизмом: «Законом от 9 мая 1924 г. предписывалось, в частности: “1. Поручить Объединенному государственному политическому управлению повести в ударном порядке усиленную борьбу с бандитизмом, для чего возложить на него: руководство этой борьбой во всесоюзном масштабе и предоставить ему особые полномочия, а именно: A) Подчинить Объединенному государственному политическому управлению и его местным органам в оперативном отношении местные органы милиции и уголовного розыска. Примечание. Порядок подчинения органов милиции и уголовного розыска органам Государственного политического управления устанавливается специальной инструкцией, издаваемой Народными комиссариатами внутренних дел Союзных республик совместно с Объединенным государственным политическим управлением. Б) Предоставить Объединенному государственному политическому управлению право направления в любую территорию Союза ССР специально уполномоченных лиц для предварительной разработки, подготовки кампании по борьбе с бандитизмом и данных о бандитизме и специальные ударные вооруженные отряды для ликвидации бандитизма… 2. Во исполнение вышеуказанного предложить Центральным исполнительным комитетам Союзных республик распорядиться с предоставлением органам Объединенного государственного политического управления, как местным, так и специально делегируемым для этого из центра, права: а) Использовать по своему усмотрению данные, материалы милиции, уголовного розыска по борьбе с бандитизмом; б) изымать для дальнейшей разработки и концентрирования в одном месте все дела о бандитских нападениях; в) распоряжаться секретной агентурой уголовного розыска и наружной вооруженной силой милиции; г) обязать начальника милиции соответственной отчетностью перед уполномоченными органов государственного политического управления в отношении борьбы с бандитизмом, остальные органы – безусловным содействием на местах в деятельности агентов и уполномоченных ГПУ и его отрядов, посылаемых для борьбы с бандитизмом на местах» [14. С. 165–166]. Таким образом, автор, акцентируя внимание на усилиях государственной власти по противодействию «политическому бандитизму», обходит стороной проблемы, связанные с бандитизмом уголовным.
В то же время двойственный характер бандитизма и многообразие объектов преступного посягательства нашли свое отражение уже в УК РСФСР 1922 года в трактовке статьи 76: «Организация и участие в бандах (вооруженных шайках) и организуемых бандами разбойных нападениях и ограблениях, налетах на советские и частные учреждения и отдельных граждан, остановки поездов и железнодорожных путей, безразлично, сопровождались ли эти нападения убийствами и ограблениями или не сопровождались» [15]. Данная статья была включена в главу № 1 «Государственные преступления», в раздел 2-й «О преступлениях против порядка управления» и по своему смыслу была направлена как против преступлений, носивших политический характер, так и против уголовных.
Целенаправленный исследовательский интерес к указанной тематике в последние тридцать лет можно объяснить отчасти масштабом «политического бандитизма», создававшим угрозу самому существованию Советской власти, уровнем организации противодействия с ее стороны, оставившим обширную документальную базу, которая неожиданно стала доступной. Ну и, конечно, обостренным вниманием части общества, которое, на наш взгляд, не совсем оправданно идентифицирует подавление антисоветских вооруженных выступлений как политические репрессии.
Тема борьбы с уголовной преступностью в указанный период, с бандитизмом в том числе, в советской и постсоветской историографии представлена значительно скромнее. В качестве обобщающих работ можно назвать уже упомянутые коллективные труды по истории милиции, работы В. В. Лунеева [16], публицистическую работу Ф. И. Раззакова [17].
Говоря о пермской региональной историографии, можно утверждать, что в ней присутствует та же общероссийская тенденция. История вооруженного противостояния советских государственных органов и различных «политических» группировок в 1920-е годы в той или иной степени представлена в работах Л. А. Обухова [18], А. В. Долговой [19], Е. И. Ярковой [20], М. Г. Ситникова [21, 22], Н. Н. Токаревой [23], Д. В. Кулакова [24]. Что же касается уголовной преступности, в том числе бандитизма, то эта тема исследована достаточно слабо. Частично она представлена в краеведческом издании В. М. Руцкина [25], в статье А. В. Долговой [26], в статьях Н. А. Рассудихина, опубликованных в пермских газетах и в различных источниках мемуарного характера.
В рамках одной статьи невозможно изложить всю проблематику заявленной темы, поэтому автор остановился на ключевых моментах, касающихся причин и масштабов уголовного бандитизма на территории Прикамья [1] , на социальном составе бандитских групп и на работе правоохранительных органов по противодействию этому опаснейшему социальному явлению.
Говоря о причинах небывалого роста преступности в 1920-е годы, целесообразно использовать подход ряда исследователей, в частности П. М. Ельчанинова [27], которые предлагают оценивать в совокупности социально-экономические, политико-правовые и духовно-нравственные факторы, обусловившие размах этого опаснейшего явления.
Оценивая влияние социально-экономических факторов, трудно сказать что-то принципиально новое, поскольку тезис о неизбежности криминализации общества в периоды крупнейших социальных потрясений является аксиомой, и Прикамье в этом смысле мало чем отличалось от иных регионов Советской республики. Можно упомянуть то обстоятельство, что определенная часть населения, в первую очередь в сегодняшних границах Пермского края, являлась бывшими рабочими закрытых в начале века казенных и частных металлургических заводов. Этот контингент в силу сложных жизненных обстоятельств, многократно усиленных войнами, революцией и голодом, к 1920-м годам приобрел устойчивые навыки противоправного поведения, толкавшие его представителей на самые жестокие преступления. Примером этого могут быть жители завода Молебка, о которых еще в ХIХ веке В. Немирович-Данченко писал: «Все окружающие завод крестьяне без средств… Некогда славившиеся честностью, теперь они известны по всему округу под лестным именем “молебские воры”… У себя они не воруют – нечего, у других – постоянно. Рецидивисты в каждой хатенке». Жительница Молебки Стукова Александра Алексеевна вспоминала: «… не пили люди в простые рабочие дни, но пили хорошо по большим праздникам… драки были ужасные. Очень редкий праздник обходился без того, чтобы кого-то насмерть не забили…» [28. С. 33]. Впрочем, данный тезис может быть использован только с оговоркой, так как специально не исследовался и потому может быть оспорен.
В качестве социально-экономического фактора можно также назвать голод, разразившийся в 1921–1922 гг. более чем в тридцати губерниях России. В этой части особенность Прикамья была в том, что голодали только несколько уездов – Осинский, Оханский, частично Кунгурский и Пермский, а северная территория оставалась относительно благополучной [29. С. 118–119]. Это обстоятельство привлекло в Пермскую губернию десятки, а то и сотни тысяч беженцев, которые здесь осели и совершали преступления, чтобы не умереть с голода. Так, из рапорта начальника Кунгурской уездной милиции Соколова следует, что в январе 1922 года в уезде были зарегистрированы 211 преступлений, в том числе 136 представляли мелкие кражи, как правило, продуктов питания. В то же время зарегистрированы 11 вооруженных ограблений и 17 убийств, почти все с целью завладения продуктами питания. Этим же рапортом он докладывает, что «по случаю голода, смертность больше числа рождений» [30. Л. 821]. Милицейские сводки, доклады и рапорты того периода ярко свидетельствуют о масштабах бедствия. Из очередного рапорта Соколова: «Доношу, что в пределах Кунгурского уезда с 5 по 10 апреля с/г. произошли следующие происшествия: 5 апреля в ночлежном доме села Комарова умерло двое беженцев, происходящих из гр. Казанской губернии… В ночь на 5 апреля произошло вооруженное нападение на гр. села Черный Яр… в результате которого преступники тяжело ранили владельца Подчурина, похитили четыре пуда хлеба, лошадь с упряжью и скрылись… 4 апреля в ночлежном доме деревни Липовой с голоду умерло двое беженцев татар и 3 апреля в ночлежном доме села Крестовоздвиженское двое татар неизвестного происхождения… 4 апреля в ночлежном доме села Неволино с голоду умер татарин и 5 апреля в Березовке один татарин неизвестного происхождения… В ночь на 30 марта у Титова Карпа гр. деревни Верхней Баски со взломом похищено 35 пудов ржи, 25 пудов ржаной муки, 2 пуда ячменя, 20 фунтов гороху, 3 пуда мяса…» [31. Л. 897]. Рапорты подобного содержания поступали от руководителей милиции всех уездов Пермской губернии. Опираясь на данную информацию, можно утверждать, что подавляющее большинство преступлений составляли мелкие кражи продуктов, совершаемые голодающими ради пропитания. В то же время наличие у определенной части населения относительно больших запасов продуктов создавало у преступников соблазн и в этом плане способствовало формированию организованных вооруженных преступных групп (банд) исключительно уголовной направленности.
Изложенная ситуация подтверждается сводками ГПУ об общем политическом состоянии губернии: «…уголовные преступления происходят на почве голода и большей частью под предлогом с целью спекуляции» [32. Л. 10].
Следствием голода стали рост числа беспризорников и количества совершенных ими преступлений. Самый высокий уровень преступности в стране наблюдался в Пермской, Пензенской и Тамбовской губерниях. В Пермской губернии по сравнению с 1920 годом она возросла в 1921 году в 3,9, а в 1922 году – в 4,1 раза [25. С. 75]. Данное обстоятельство неминуемо повлекло за собой общий рост преступности, в том числе наиболее опасных проявлений, так как взрослеющие беспризорники, не признающие ни законов, ни морали, пополняли ряды так называемых «жиганов» – наиболее отчаянных и дерзких преступников, отрицавших даже неписаные нормы традиционного преступного мира.
Влияние политико-правовых факторов выразилось прежде всего в том, что две революции и Гражданская война разделили страну на победителей и всех остальных, вынужденных с этим фактом считаться. Однако значительная часть населения по тем или иным причинам и в разных формах демонстрировала протест против новых порядков. Одной из самых распространенных форм такого протеста стало дезертирство из армии и уклонение от трудовой повинности: «…освобожденная народная стихия выражала себя и в скачке профессиональной преступности, и в массовых грабежах государственного и личного имущества. Особенно в этом преуспели миллионные массы демобилизованных из армии и дезертиров, которые сначала устраивали погромы винных складов, захватывали поезда и громили станции, а потом наводили свои порядки в деревне» [33. С. 45]. О масштабах этого явления в Прикамье говорят документы губернского комитета по борьбе с дезертирством (Губкомдезертир). Например, на январь 1920 года в губернии насчитывалось около 10 000 дезертиров [34. Л. 26]. А. В. Долгова, посвятившая проблеме дезертирства в Пермской губернии свое диссертационное исследование, на основе обширной документальной базы делает обоснованный вывод о том, что «бандитизм был следствием распространения дезертирства и отсутствием эффективной системы мер борьбы с этим явлением» [26]. В то же время при всей распространенности дезертирства считать его единственным источником бандитизма на территории губернии было бы, по нашему мнению, неправильно. Здесь, как и в остальной России, существовал традиционный уголовный мир, представленный во всем своем многообразии. Начиная от шпаны (мелкие молодые жулики без определенной преступной специализации) и заканчивая уркаганами и «Иванами», то есть наиболее дерзкими и авторитетными лидерами, которые промышляли крупными кражами и разбойными нападениями. Этот мир жил по своим понятиям и революцию воспринял исключительно с точки зрения новых открывшихся возможностей воровать и грабить. Первые послереволюционные годы оправдывали надежды уголовников: «…борьба с преступным миром не была с самого начала важной целью вновь образованного государства... Напротив, они даже надеялись на своего рода мир с уголовными элементами: они освободили их из тюрем и заявили о своей принципиальной симпатии к ним, объявили социально близкими…» [35. С. 116]. Видный и авторитетный деятель РСДРП А. А. Богданов заявлял: «…кричат… против грабителей, против уголовных… А придет время восстания, и они будут с нами. На баррикадах взломщик рецидивист будет полезнее Плеханова» [36. С. 216]. В ходе работы над статьей документальные свидетельства «принципиальной симпатии» пермских большевиков к преступному миру автору не встречались, но тот факт, что с февраля 1917 по июль 1919 года из тюрем Пермской губернии были освобождены или сбежали сотни уголовников, упоминается неоднократно, в том числе в докладе начальника губрозыска В. П. Войнарского к семилетней годовщине уголовного розыска (из архива автора). Это обстоятельство негативным образом сказалось на состоянии преступности, в первую очередь, в городе Перми, о чем подробнее будет сказано ниже.
К политико-правовым факторам следует отнести слабую профессиональную подготовку сотрудников рабоче-крестьянской милиции и их неудовлетворительное материальное обеспечение. «…С 10 июля 1919 года с частью состава работников, в большинстве совершенно незнакомых с специфичностью уголовно-розыскной работы, при отсутствии каких бы то ни было руководящих данных и без всяких как технических, так и материальных средств, Уголрозыск начал свою деятельность… Недалеко ушел в своей работе уголовный розыск и в течение всего 1920 года, и в этот период было много причин, тормозящих его работу. Отметим лишь главные из них: отсутствие подходящих работников» [37]. Сотрудники ВЧК, затем ГПУ и ОГПУ, а также личный состав частей особого назначения в этом смысле мало чем отличались от сотрудников милиции.
Нередко отсутствие профессиональных навыков сотрудники правоохранительных и иных органов пытались подменить пролетарским чутьем и другими субъективными качествами, путая при этом личные и государственные интересы. В этом случае в качестве политико-правового фактора можно упомянуть такое явление, как «красный» бандитизм. В научный оборот данный термин был введен Емельяном Ярославским в 1922 году, когда он написал: «Красным бандитизмом мы называем такие преступления, как грабежи, тайные убийства, расправы и другие факты, совершаемые не белыми, а “красными” или бывшими красными партизанами, или членами РКП, причем совершающие эти преступления люди пытаются их представить не просто как зверское убийство или уголовный грабеж, а изображают их как благородное и необходимое дело, как борьбу будто бы с контрреволюцией… На самом же деле красный бандитизм – самое вредное явление, он иногда вреднее даже белого бандитизма, он часто – родной ему брат» [38]. Данный фактор косвенно способствовал тому, что противники Советской власти, в первую очередь дезертиры, боялись сдаваться, опасаясь внесудебной расправы и закономерно скатывались на путь уголовного бандитизма. Из сводки губотдела ГПУ об общем политическом состоянии губернии в 1922 г.: «…бандитизм наблюдается по той причине, что оперирующие личности при существовании белых массу расстреливали людей невинных, почему возвратиться в свои очаги опасаются» [39. Л. 10]. Среди исследователей криминальной истории России имеет место версия о том, что уголовная каста «жиганов» в значительной части формировалась из бывших белогвардейских офицеров. Документально она не подтверждена и с точки зрения криминологии достаточно уязвима, но в качестве отдельных проявлений, отражающих тенденцию, вполне оправданна.
Оценивая степень влияния духовно-нравственных факторов, следует учитывать, что на фоне глобальных потрясений мирового масштаба, уголовный бандитизм – явление, с одной стороны, локальное и незначительное, с другой стороны, показательное. Прежде всего тем, что ярко демонстрирует процесс нравственной деградации личности в условиях революции и гражданской войны. О при чинах этого явления ряд современных исследователей пишут много и охотно, но применительно к большевикам. Например: «Связь между воплощаемыми в широчайших масштабах идеями насильственного передела собственности и террористического подавления противников режима с проявлениями всевозможной уголовщины внутри самой большевистской власти вполне очевидна» [33. С. 1]. «Постепенно слияние революционера и бандита потеряло свой исключительный, индивидуальный характер, оформляясь в тенденцию моральной деградации революционного движения в целом… Отделить идейного борца за свободу от закоренелого уголовника – задача порой неразрешимая» [36. С. 5]. Возможно, их обобщенный тезис о том, что призывы вождей революции к полному и окончательному разрушению старого мира вольно или невольно освобождали победивший класс от традиционных нравственных ценностей и моральных запретов, в какой-то степени правомерен. Но как в этом случае оценивать аналогичную позицию апологетов белого движения? Соглашаясь с явлением «красного» бандитизма, надо признать, что он последовательно и настойчиво искоренялся властью. В то время как «белый» неуклонно деградировал и трансформировался из политического в уголовный. Ответ на эти вопросы не входит в задачу данной статьи, поэтому автор ограничивается анализом конкретного материала на примере известной банды (отряда) Степана Дремина, действовавшей на территории Красноуфимского и Кунгурского уездов в 1920– 1923 гг. и насчитывавшей в разные периоды от 15 до 300 участников.
Самого Дремина, учитывая его биографию, можно без оговорок называть идейным противником Советской власти. О его позиции свидетельствует, например, удостоверение, выданное председателем Агафонковской волости в июне 1919 года: «…он (Дремин) в 1918 г. в первых числах июня месяца первый восстал против большевиков в Агафонковской волости, где организовал из местных жителей небольшой отряд, вооружил пиками, по организованию отряда проникал в Кунгурский уезд, но там произвести восстание против большевиков не удалось, что удостоверяю» [40. Л. 43]. В дальнейшем Дремин непродолжительное время воевал на стороне белых, скрывался от мобилизации в Красную армию, в октябре 1920 года примкнул к Красноуфимскому крестьянскому (дезертирскому) восстанию в качестве одного из руководителей. На использовании термина «дезертирское восстание» по отношению к Красноуфимскому вооруженному выступлению настаивает один из его исследователей Д. В. Кулаков, считая, что его основной причиной было нежелание крестьян служить в армии и исполнять трудовую повинность, а главной движущей силой были дезертиры. «Именно обязанность служить, а вовсе не продразверстка, являлась причиной того, что крестьяне призывного возраста бежали с призывных пунктов или из Красной или трудовой армии, уходили в леса, объединялись в отряды» [24]. В ходе подавления восстания с его участниками начинают происходить процессы, которые прямо или косвенно упомянуты многими исследователями. «Несмотря на стихийность образования дезертирами бандитских группировок, преступная деятельность банд не велась обособленно: в нее были вовлечены как органы власти, так и местные жители. Непременным атрибутом создаваемых дезертирами группировок становились элементы уголовного бандитизма: убийства, грабежи, насилия, вымогательства. В отличие от политических, чисто уголовные бандитские группировки не были многочисленными» [19. С. 134].
Наиболее емко и лаконично эти процессы характеризует А. В. Лукьянов: «…с началом поражений повстанцы начинают разлагаться и конфликтовать друг с другом… из защитников крестьян, после ряда случаев открытого грабежа, увода скота и отбора остатков хлеба, они перевоплощаются в уголовных элементов, бандитов и грабителей» [41. С. 31]. Ситуация с Дреминым идеально иллюстрирует вывод Лукьянова: теснимые частями особого назначения, отряды повстанцев разбредались по глухим углам Красноуфимского и Кунгурского уездов. Из показаний Дремина: «…после боя поехали в завод Молебку, который заняли. В лесничестве завода взяли мануфактуру 500 аршин и деньги. При дележе мануфактуры я с Никифоровым разругался и в деревне Осиновка из отряда убежал вместе с сестрой милосердия Мальцевой» [42. Л. 18–24]. Точно так же по лесным землянкам, у родственников или знакомых таились его соратники Никифоров, Быков, братья Тохтуевы, Манохин и другие.
Скрываясь от ВЧК, милиции и отрядов ЧОН, бывшие повстанцы продолжали совершать вылазки против власти, но в их действиях все явственнее проявлялась уголовная составляющая. Можно согласиться с тем, что ряд тяжких преступлений, например, убийство секретаря Молебского волсовета Григорьева, милиционера Калмыкова, коммуниста из деревни Кошенки Пермякова, нападение на ссыпной пункт в Суксуне, были совершены на почве классовой ненависти и сопротивления Советской власти. Даже убийство воен кома Молебской волости Василия Воробьева его братом Михаилом можно отнести к той же категории, все-таки один был комиссаром, другой бандитом. Но были ведь и иные преступления: убийство семьи Котельниковых, включая убитого с особой жестокостью 13-летнего мальчика, убийства жителя деревни Каменка Исакова Николая и жителя села Осинцево Шадрина Ефима с целью завладения зерном, многочисленные вооруженные ограбления крестьян, кражи лошадей, совершенные безотносительно классовой принадлежности потерпевших. О нравственной деградации бандитов и превалировании корыстных мотивов над всеми иными соображениями свидетельствуют действия преступной группы под руководством Егора Манохина, жителя деревни Вязовка Молебской волости. Эти представители «богобоязненного» русского народа, нимало не смущаясь, неоднократно грабили монастырь, расположенный в деревне Лысая Гора Шамарской волости, а при удобном случае двое из группы совершили вооруженное нападение на сестру своего подельника [43. Л. 17–30].
Столь же легко, как и религиозные догмы, бандитами был отринут институт семьи. Сам Дремин легко менял спутниц жизни и так же поступали его сподвижники. Павел Тохтуев, скрываясь от властей, проживал в Молебке у своей любовницы Ольги Беляевских, а законную жену пообещал «задавить, если она на него донесет». Именно это она и сделала, как только он выехал из Молебки по поддельным документам. Егор Манохин тоже оставил семью и прятался по лесным урочищам с сожительницей Гладышевой, сбежавшей от мужа. В итоге она выдала Манохина милиционерам, но при задержании 16 февраля 1924 года он застрелился [43. Л. 177]. Внедренный в банду в 1922 году сотрудник милиции докладывал: «… между бандитами началось брожение, некоторые устремились для наживы на грабежи, некоторые на пьянство, сам Дремин более имеет пристрастие к женскому полу, а помощник Пятков на кумышку…» [44. Л. 17]. Пьянство – это еще один порок, которому были подвержены бандиты. Дремин в ходе допроса от 31.01.1925 на вопрос, пировал ли он у Устюгова Ефима, отвечает: «Да, мы пировали у него. Один раз ночью были у него, я, Быков Иван и Ленька Кинев. Я не пил, а они пили брагу. Только мои ребята напились пьяные да разодрались с Ефимкой Устюговым. Ефимко с топором, а наши с наганами. Но, в общем, дело обошлось хорошо, никто никого не убил, и мы разошлись» [45. Л. 38].
Факты, подобные вышеизложенным, можно отыскать во всех сохранившихся уголовных делах, расследованных в начале 20-х годов, в отношении участников «политических» банд. Так что на исходе своей «политической» карьеры тот же Егор Манохин с соучастниками ничем не отличался от печально известной Насти Ворожейки, совершившей десятки убийств с целью завладения имуществом жертв. Разве что более высокая психологическая устойчивость и крестьянская практичность дезертиров исключала в их действиях маниакальные проявления, свойственные отдельным представителям уголовного мира.
То, что в данной статье отнесено к факторам формирования бандитизма, характеризует социально-экономические условия жизни российского общества в 1920-е годы в целом. Война, разруха, материальные тяготы, трудности перехода к новому обществу и государству, разрушение традиционных ценностей и моральных запретов влияли на все его слои и категории. Они объясняют масштабы бандитизма в этот период. Однако общество в целом постепенно принимало новые устои. И власть предпринимала для этого разного рода усилия, включая возможность амнистии даже для тех, кто с оружием в руках противостоял Советской власти: они получали возможность сдаться и получить минимальное наказание. Например, по делу Дремина в качестве соучастников привлекались 67 человек, ранее осужденных Екатеринбургским судом за участие в Красноуфимском восстании. Из них двое были приговорены к расстрелу, который в связи с амнистией заменили на 10 лет лишения свободы, остальных к различным срокам заключения, тут же, в связи с амнистией, уменьшенным вдвое [46. Л. 4].
Те же, кто встал на путь уголовного бандитизма, очевидно, не имели желания ни раскаиваться, ни сдаваться властям, предпочитая зарабатывать на жизнь грабежами и убийствами. Представляется, что такой выбор был обусловлен в определяющей степени факторами духовно-нравственного, а не политического или социально-экономического характера.
Для анализа феномена бандитизма в Прикамье и мер по борьбе с ним необходимо учитывать ряд принципиальных моментов и особенностей, характеризующих эти процессы. В первую очередь следует отметить отсутствие полной и объективной статистики, так как единый учет преступлений, уголовных и судебных дел в 1920-е годы отсутствовал. До принятия в 1922 году Уголовного кодекса РСФСР термин «бандитизм» использовался в значительной степени произвольно, но, как правило, в отношении контрреволюционных вооруженных выступлений, хотя в отдельных случаях под это определение попадали и разного рода уголовные преступления. Например, в 1921 году начальник губернского уголовного розыска Лобов докладывал: «… подотделом задержана оперировавшая в Перми банда воров-громщиков, состоявшая из 24 человек, каковая уничтожена Пермской ГубЧК. В связи с ее уничтожением наблюдается снижение краж в городе» [47. Л. 15]. В оперативных сводках и отчетах бандитские проявления уголовной направленности именовались вооруженными ограблениями. Введение в действие УК РСФСР, содержащего статью 76 «Бандитизм», ситуацию со статистическими учетами практически не изменило. Конечно, дела данной категории стало возможным отличать от всех иных, но это не сильно улучшило ситуацию, поскольку единый учет отсутствовал. Указанные дела расследовались народными следователями, судебными следователями, уполномоченными ОГПУ, то есть сотрудниками разных ведомств, чьи архивы сохранились далеко не полностью, а до сегодняшнего дня частично не рассекречены. В охватываемый статьей период дела о бандитизме рассматривали и выносили приговоры около десятка инстанций, наделенных судебными полномочиями и осуществляющих самостоятельный учет. Вот их неполный перечень: Пермский губернский суд, Пермский окружной суд наркомата юстиции, Пермская постоянная судебно-кассационная сессия Уральского суда, особые сессии уездных народных судов, Особая сессия народного суда при Пермском губсовете народных судей, уездные народные суды по делам о дезертирах, Пермский губернский ревтрибунал, уездные ревтрибуналы, Революционный военный железнодорожный трибунал.
Говоря о статистике применительно к бандитизму, следует также учитывать внесудебные полномочия ОГПУ, согласно которым часть бандитских групп уничтожалась на месте, и систематизированные данные об этом в свободном доступе отсутствуют.
Развернутые и информативные сводки, отчеты и личные письма ГПУ, затем ОГПУ содержат информацию о конкретных бандитских проявлениях, но не приводят статистических данных, а с 1923 года в этих документах упоминаются лишь наиболее значимые дела, как правило, со ссылкой на милицию. Например, в докладе ОГПУ о политическом состоянии губернии от 25 января 1923 года перечислены и подробно описаны действия бандитских групп Пыстогова, братьев Бородулиных, Дремина и еще нескольких, но общих данных по губернии нет [48. Л. 37–44]. То же самое и в госинформсводке от 11.02.1923, направленной в Москву в информотдел ГПУ, содержит следующую информацию: «За последнее время по губернии замечается развитие вооруженных ограблений и убийств… В Пермском уезде в ноябре 1922 года, по данным Губрозыска, оперировала банда конокрадов и убийц, каковая ликвидирована. В декабре оперировали три банды, одна воров, делающих ограбления магазинов, каковая Губрозыском ликвидирована, члены шайки в числе 10 человек задержаны, вторая воров и убийц. В Кунгурском уезде, Кишертской волости оперирует банда грабителей в числе 9 человек, хорошо вооруженная, совершившая ряд ограблений крестьянских дворов. Меры по ликвидации банд принимаются губрозыском» [48. Л. 45]. В то же время в отчетах милиции за этот период цифровые данные о бандитизме отсутствуют. В докладах о работе уголовного розыска, как и в сводках ГПУ, изложены многочисленные факты ликвидации конкретных бандитских групп, но без общей статистики. Примерами такой информации являются публикации в газете «Звезда»: «Борьба с бандитами и конокрадами» в апреле 1923 г., «Как работал уголовный розыск» – 12.11.1925, «Семь лет работы пермского уголовного розыска» – 12.11.1924 (из архива автора). Имеются фрагментарные данные по отдельным периодам, основанные на тех же сводках милиции и ОГПУ, например, в справке Молотовского областного управления НКВД от 1944 года «Характеристика основных контрреволюционных и бандпособнических формирований в период военного коммунизма и коллективизации сельского х-ва» говорится о 19 бандах, действовавших на территории Прикамья в 1922 году (из архива автора). С учетом изложенного можно утверждать, что восстановление сколько-нибудь полной статистической информации по бандитизму и преступности в целом, еще впереди и требует серьезной исследовательской работы.
Тем не менее, вывод о масштабах уголовного бандитизма в Прикамье можно сделать даже на основании имеющихся неполных данных о количестве вооруженных ограблений, убийств, количестве ликвидированных бандитских групп. Например, во второй половине 1921 года в Пермской губернии было зарегистрировано 406 вооруженных ограблений, а в 1923 году только 239 за весь год. В этом же, 1923 году милицией губернии было ликвидировано 58 уголовных банд [25. С. 94–98]. В 1922 году в Пермском уезде было совершено 126 убийств уголовного характера, а в Кунгурском уезде таких убийств в январе 1922 года было зарегистрировано 17. В городе Перми в феврале 1922 года совершено 9 убийств уголовного характера, все с целью завладения имуществом потерпевших [49. Л. 821–837]. Много информации можно извлечь из обвинительных заключений и приговоров в отношении конкретных бандитских групп. Например, печально известная банда Насти-ворожейки, как установлено следствием, совершила в течение трех лет 23 убийства и более 100 вооруженных ограблений. Подобных фрагментарных данных достаточно для того, чтобы с большой долей уверенности говорить о широком распространении уголовного бандитизма и его значительной доле в общей структуре преступности в Прикамье в первой половине 1920-х годов.
Борьба с бандитизмом возлагалась государством на ВЧК (в дальнейшем ГПУ и ОГПУ), на части особого назначения, а также милицию, но в силу исторических особенностей рассматриваемого периода в нее были втянуты и иные структуры: комитеты по борьбе с дезертирством, комитеты по продовольствию (губкомтруд), комитеты по продовольствию (губпродком), иные органы исполнительной власти и даже воинские части. В большей степени все эти структуры задействовались против политического бандитизма, но с учетом того, что если политический и уголовный бандитизм на практике различить было почти невозможно, особенно в части дезертирских банд, то в его ликвидации, в той или иной степени, принимали участие все. Однако к началу 1923 года, в силу объективных обстоятельств, ситуация начала существенно меняться. Политический бандитизм в виде маcсовых крестьянских и дезертирских вооруженных выступлений пошел на убыль, был принят Уголовный кодекс, создано ОГПУ, все это позволило систематизировать усилия власти на данном направлении. В положении об Объединенном Государственном Политическом Управлении был закреплен его приоритет в деле борьбы с бандитизмом. В то же время милиция и уголовный розыск в этом аспекте деятельности фактически подчинялись ОГПУ, что позволяло обеспечивать единое руководство процессом и четкое разделение функций. На практике это означало, что уголовная составляющая, все более превалировавшая в общей структуре бандитизма, стала делом милиции.
Подробное описание работы Пермской губернской милиции по искоренению уголовного бандитизма не входит в задачи данной статьи, так как требует самостоятельного всестороннего исследования. Но принципиальные моменты, характеризующие этот длительный, напряженный и драматический процесс, по мнению автора, необходимо отразить. Деятельность милиции того периода, впрочем, и других тоже, в научных, краеведческих, публицистических и иных работах по какой-то причине окрашена часто исключительно в черно-белые тона. Советская художественная и научно-популярная литература и кинематограф сформировали в общественном сознании образ мужественного и бескорыстного борца с преступностью. Научная литература в лучшем случае обходила этот вопрос стороной по тем же идеологическим соображениям. В постперестроечное время все более востребован стал образ жестокого, беспринципного, корыстолюбивого, далее по списку, вертухая, лишенного всяких положительных качеств. К сожалению, не избежала этого и научная литература, акцентируя внимание на терроре, репрессиях, злоупотреблениях и иных перегибах. Конечно, в реальной жизни имели место разные проявления, но, по мнению автора, мужество, преданность Советской власти, искренняя вера в победу коммунизма были присущи большинству сотрудников милиции. Трусы, пьяницы и взяточники не смогли бы противостоять такому опаснейшему социальному явлению, как бандитизм 1920-х годов.
На конец 1920 года население Пермской губернии насчитывало около 1 миллиона 400 тысяч человек, а штат милиции около 1200 человек. Сотрудников уголовного розыска было 61 из них 21 – писари, делопроизводители и машинистки [50. Л. 55]. В последующие десять лет штатная численность пермской милиции существенно не менялась, оставаясь в пределах 1500 сотрудников. В ноябре 1923 года Пермская губерния вошла в состав Уральской области и была поделена на 4 округа, которые, в свою очередь, делились на районы. Например, штат милиции Пермского округа составлял 290 сотрудников, из них 153 дислоцировались в городе и 137 в 18 сельских районах. Сотрудников уголовного розыска было 29 человек [25. С. 107]. В результате получалось так, что в районах, с учетом хронического некомплекта, приходилось едва по одному милиционеру на волость. При этом они были крайне плохо обеспечены денежным и вещевым довольствием. В 1921 году начальник Чердынской уездной милиции Н. П. Прытков докладывал: «…командный состав вооружен револьверами, рядовой русскими 3-линейными винтовками и иностранными… нет обмундирования и теплых вещей…» [51. Л. 11]. Работа в таких условиях, без преувеличения, требовала от сотрудников личного мужества, находчивости и знания обстановки. Просто переезд из деревни в деревню был сопряжен с риском для жизни, не говоря уже о поимке бандитов и дезертиров. Именно так осенью 1920 года погибли, попав в засаду, устроенную бандой Шептякова, военком Кунгурского уезда Байдерин, инструктор по пчеловодству Ушаков, милиционер Громов, и был ранен милиционер Дружинин [52]. При схожих обстоятельствах погиб в деревне Ишимовка Молебской волости милиционер Петр Калмыков, выехавший для опроса граждан и захваченный бандитами под командой Дремина [53. Л. 1–5]. Точные данные о потерях убитыми и ранеными за указанный период отсутствуют или не найдены, но даже на основе разрозненной информации можно говорить о 30–35 милиционерах и сотрудниках ВЧК–ОГПУ, погибших при исполнении служебных обязанностей.
Наряду с объективными трудностями деятельность милиции затрудняли и субъективные факторы. В силу профессиональной неграмотности руководства чрезвычайно слабо была налажена организационная работа и учеба личного состава. Начальник губернского отдела уголовного розыска Трошев докладывал в июле 1923 года в Губком РКП(б): «Приняв должность начальника губрозыска 6 июня, вместе с ним от моих предшественников мною получено было незавидное наследство, а именно: Управление существовало лишь по наименованию, фактически находясь в стадии полного развала. Постановка всего дела оказалась в корне неправильная, организационная работа отсутствовала, связь с уездрозысками была потеряна…» [54. Л. 148]. Закономерным следствием такого положения дел стало проникновение в милицию разного рода чуждых элементов: «… старые уголовные каторжане, убийцы, погромщики, жандармерия, бывшие сыщики, царское офицерство и прочий преступный элемент…» составляли определенный процент сотрудников милиции [37]. Власть принимала жесткие меры для исправления ситуации, проводя регулярные «чистки» милицейских рядов. В 1921 году в результате таких мероприятий были уволены 822 сотрудника, в феврале 1923 года в ходе проведенной переаттестации из 523 рассмотренных сотрудников 137 были признаны негодными к службе [25. С. 90]. Губком партии требовал от руководства милиции усиления воспитательной работы, пополнения штатов коммунистами и пролетарским элементом с целью повышения боеспособности и профессионализма. К сожалению, и коммунисты, и пролетарский элемент тоже были подвержены порокам, характерным для общества тех лет. Один из них пьянство. Урал-Бюро ЦК в 1923 году направило на места письмо, где было указано: «На основании всех отчетов и докладов, поступающих к нам, мы устанавливаем, что пьянство внутри партии на всей территории области в случае его дальнейшего развития может принять угрожающие размеры. Есть данные утверждать, что преступления членов партии... возникают в 80–90 % случаев в связи с пьянством…» [48]. В архивных документах достаточно много примеров того, как партийное руководство боролось с этим негативным явлением. Например, июне 1921 года за пьянство, дебош, угрозы в адрес жителей Заостровки и бойцов 1-го коммунистического полка ЧОН был исключен из партии и уволен с должности начальник губрозыска Л. Я. Лобов [55]. За пьяный дебош в июле 1922 года был привлечен к строгой дисциплинарной ответственности начальник транспортного отдела ГПУ Петров [56. Л. 70]. В ноябре 1922 года на заседании Оханского Укома РКП(б) рассматривался вопрос о работе уголовного розыска, где было отмечено: «…сотрудники пьянствуют, устраивают дебоши и скандалы, подбор их никуда не годится». Начальник УР Бочанков был привлечен к ответственности, половина личного состава уволена [57].
Еще одним крайне негативным явлением в работе милиции были факты злоупотребления должностными полномочиями. Власть сурово карала виновных в таких преступления, но искоренение этого зла продолжается до сих пор. В ноябре 1923 года выездная сессия Пермского губернского суда рассмотрела уголовное дело по обвинению Волегова В. Ф., начальника милиции 3-го района Оханского уезда, Ходырева С. Л., начальника уголовного розыска Оханского уезда, Мелехина Е. И., председателя Вознесенского волисполкома и еще 13 человек «в превышении и дискредитировании власти, в незаконных арестах и зверских избиениях граждан, во взяточничестве, вымогательстве и халатном отношении к служебным обязанностям» [58. Л. 610–623]. По решению суда Волегов, Ходырев и Мелехин были приговорены к расстрелу, остальные участники к различным срокам лишения свободы. В 1922 году к уголовной ответственности за злоупотребления были привлечены члены оперативных троек по борьбе с дезертирством Осинского уезда Рыжиков, Шадрин, Бахарев, Борисов, Мошкин, Фофанов, Горшков, Елесин, Треногин. Их активно защищал 9-й Осинский уездный съезд Советов, который пи сал в своем обращении: «Уездный съезд Советов действия опертроек одобряет, не вдаваясь в анализ методов борьбы и поведения отдельных личностей, настойчиво просит Верховный трибунал... учесть ту тяжелую обстановку, в которой приходилось вести борьбу, и как революционный фактор исторической борьбы, имеющий давность, дело по обвинению опертройки № 2 прекратить» [57. Л. 113–114]. Тем не менее суд приговорил часть обвиняемых к расстрелу, остальных к лишению свободы.
Последовательное повышение идейного, нравственного и профессионального уровня сотрудников было одной из главных задач в процессе становления советской милиции. Как она решалась, видно на примере губернского уголовного розыска. В ноябре 1923 года его начальником был назначен Василий Поликарпович Войнарский, который немедленно приступил к решению накопившихся проблем и уже через год докладывал о положительных результатах: «Наступил 1923 год, год резкого перелома работы Уголрозыска в сторону улучшения. Уже начало года ознаменовалось обновлением почти всего состава… Появилась систематизация работы, выработка определенного плана, уложенного в рамки целей и задач Уголрозыска… С конца 1923 года начинается работа по ликвидации профессиональной безграмотности. Читается цикл лекций по уголовной технике, проводятся специальные беседы по правоведению, технике раскрытия преступлений и прочим вопросам… Материальное положение сотрудников улучшено… Воспитательная работа вошла в систему, в результате чего установилась строгая дисциплина… Личность работников уголрозыска приняла свой надлежащий вид, и он вступил в ряды защитников и стражи революции с полным сознанием гражданина РСФСР» (из архива автора).
Возможно, доклад Войнарского звучит несколько пафосно, но за его словами стояли конкретные результаты работы. В 1923–1924 гг. в борьбе с бандитизмом тоже произошел перелом, организованные группы уголовников в городе и остатки контрреволюционных формирований в деревне последовательно и неуклонно ликвидировались. Была задержана уже упомянутая банда Насти-ворожейки, банда грабителей и взломщиков под руководством Богданова и Карташева, бежавших с Кизеловских копей, банда налетчиков и убийц в составе Михайлова, Куроедова и Никулина, «Култаевская» банда под руководством матерого бандита Рябова, банды Александра Бородулина, Степана Дремина, Зырянова и Калугина. Всего за эти два года сотрудниками милиции и ОГПУ были ликвидированы более 80 организованных и вооруженных преступных групп.
Формат статьи не позволяет передать весь накал и драматизм того жесткого противостояния, когда на территории Прикамья чуть ли не ежедневно происходили ожесточенные стычки и слово «ликвидация» использовалось в прямом смысле, как синоним физического уничтожения. В ходе боестолкновений сотрудниками милиции были убиты многие главари и рядовые бандиты. В Осинском уезде Кетов и Ермолай Корелин, в Кунгурском уезде Шептяков и соратник Дремина Евсей Никифоров, в Усольском Сергей Пыстогов и десятки других, «отказавшихся сложить оружие и добровольно предать себя в руки Советской власти».
В то же время нет достаточных оснований говорить о чрезмерно жестоких мерах со стороны властей по отношению к бандитам. Особенно в части судебных приговоров. По уже упомянутому делу Дремина, обвиняемого в политическом бандитизме, в качестве соучастников привлекались более 100 человек. К расстрелу суд приговорил троих, но был ли приговор приведен в исполнение, неизвестно. Реальный срок получили не более 15 человек, остальные условное наказание либо амнистированы. Характерной в этом смысле является сводка секретно-оперативного отдела ГубЧК от мая 1920 года: «приходится подчеркнуть то обстоятельство, что среди пойманных бандитов с оружием и бомбами в руках встречаются уже судившиеся при Советской власти и приговоренные к высшей мере наказания, которая заменена тюрьмой, а затем и совсем амнистированные» [59. Л. 5]. Еще один не менее характерный пример: в августе 1923 года в Пермский домзак прибыл этап, в составе которого были 10 участников банды, называвшей себя «черными воронами». Все они Московским окружным судом были приговорены к расстрелу, причем четыре участника приговорены дважды. Тем не менее все попали под амнистию, и расстрел был заменен на лишение свободы. В Перми они организовали побег, напали на надзирателя, пытались его убить, завладели оружием, но были задержаны все, кроме одного. Трех приговорили к расстрелу в третий раз, но был ли исполнен приговор, тоже неизвестно [60]. В 1923 году Уголовный отдел Пермского губернского суда рассматривал дело № 7176 в отношении Пермякова и других по обвинению в контрреволюции. По делу проходили в качестве обвиняемых жители Пермского уезда Маленьких Федор, Ворошнин Николай и Тарасов Федор, но в отношении этих лиц уголовное преследование было прекращено в силу того, что в 1920 году они уже были привлечены к ответственности Пермской ГубЧК. Из постановления ГубЧК от 21.12.1920: «Маленьких принимал горячее участие в подавлении советской власти в 1918 году… будучи патриотом буржуазии и верным слугой капитала, беспрекословно выполняя приказы белогвардейского начальства, привел в исполнение с бандитами Ворошниным и Тарасовым смертный приговор, примененный к членам пермского исполкома Паршина, Порохина, Михалева и Поздина. Комиссия постановила: Маленьких, Ворошнина, Тарасова, как изменников пролетарской революции, врагов трудового народа, идущих с оружием в руках против Советской власти, расстрелять». Но в силу целого ряда смягчающих обстоятельств расстрел был заменен 5 годами заключения на Кизеловских копях, а через 2,5 года все трое были освобождены за примерное поведение [61].
Бытующее в последние годы мнение о кровожадности Революционного трибунала тоже не в полной мере соответствует действительности. Согласно докладу о деятельности Пермского Губревтрибунала, за 1919–1920 гг. из 1568 дел поступивших на рассмотрение, 558 были прекращены за отсутствием состава преступления, 493 переданы по подсудности, 144 человека оправданы и 23 приговорены к расстрелу [62. Л. 4]. Поэтому, говоря о терроре и репрессиях в указанный период, следует в первую очередь иметь в виду внесудебные полномочия ВЧК и ОГПУ, убийства в ходе задержания бандитов и многочисленные субъективные проявления на местах с учетом низкого нравственного, образовательного и культурного уровня людей, получивших власть и оружие.
Деятельность милиции по ликвидации банд в указанный период имела определенную специфику, связанную с социальным составом бандитов. Участниками банд были профессиональные уголовники с дореволюционным стажем, такие как налетчики Семен Чирков, Афанасий Михайлов или вор-конокрад Петр Шалагин. Были лица, утратившие в ходе революции и войны всякую классовую принадлежность и готовые на совершение любых преступлений, от мелкой кражи до убийства. Например, приговоренный в 1927 году к расстрелу Бахматов Иван, он же Шипицын, он же Комаров, он же Иванов. Начал преступную деятельность с кражи лошади, совершил 7 побегов, постоянного места жительства не имел, вел бродяжнический образ жизни, пьянствовал. В 1926 году организовал устойчивую преступную группу для совершения грабежей и убийств. Среди прочих преступлений группа совершила убийство председателя райкомитета крестьянской взаимопомощи Бородулина Л. Г. из села Путино Верещагинского района [63]. Часто банды имели смешанный состав, в том числе в них принимали участие рабочие. В сводке районного транспортного отделения ОГПУ за август 1924 года говорится: «…по участку от пристани Елово на левом берегу реки Кама по лесам разбрелась шайка бандитов. Эта банда делает нападения на крестьян с целью получить хлеб и другие продукты. Социальный состав бандитов следующий: большая часть бывших рабочих Воткинского завода, которые деклассированны долгой безработицей» [64. Л. 93]. Но абсолютное большинство банд все же состояли из дезертиров. Малограмотные, без документов, не видевшие в жизни ничего, кроме армии и своей деревни, они вполне разумно считали самым безопасным местом окрестности этой самой деревни, где и предпочитали совершать преступления. С большой долей сарказма, но очень точно психологию данной категории описал Илья Эренбург: «Наши попутчики, предпочтительно крестьяне… делились с нами взглядами на религию, крышу, культуру и на многое другое. Господа бога, по их словам, не имелось, и выдуман он попами для треб, но церкви оставить нужно, какое же это село без храма божьего?.. Которые против большевиков – князья и баре, их мало еще резали, снова придется. Но коммунистов тоже вырезать не мешает. Главное, сжечь все города, потому что от них все горе. Но перед этим следует добро оттуда вывезти, пригодится, крыши, к примеру, да и пиджаки и пианино. Это программа. Что касается тактики, то главное, иметь в деревне дюжину пулеметов. Посторонних никого к себе не пускать, а товарообмен заменить гораздо более разумными нападениями на поезда и реквизицией багажа пассажиров» [65].
Для милиции, при правильной организации работы, особенности в деятельности дезертирских банд давали существенные преимущества, достаточно было наладить надежные источники информации, и о бандитах можно было узнать все. С другой стороны, эти особенности создавали серьезную проблему. В родных местах бандитов объединяли с населением многочисленные родственные, дружеские, деловые и иные связи, которые в совокупности с нахождением вне закона и наличием оружия обусловили ситуацию, отмеченную А. В. Долговой: «В 1920 г. возникла и долго существовала особая форма бандитизма: в волостях, где органы Советской власти были слабы, неустойчивы, угрозами и запугиванием бандиты устанавливали контроль над советскими работниками, а с их помощью – и над местным населением. Внешне ”взаимоотношения” выглядели достаточно тесными: вместе жили, гуляли, приглашали друг друга в гости, ели-пили и т. д. Крестьяне бандитов не выдавали, обеспечивали продуктами. Должностные лица по первому требованию снабжали необходимыми документами. Эти же должностные лица не забывали регулярно “отчитываться” о результатах борьбы с дезертирством перед губернскими властями» [19. С. 148].
Примером таких взаимоотношений может служить деятельность все той же банды Дремина в Кунгурском уезде и Красноуфимском уездах. Командир коммунистического отряда Верх-Суксунской волости В. Д. Устюгов вспоминал: «Как-то в июне 1922 года мне пришлось выехать в с. Журавли, чтобы провести собрание по вопросу яйцо-масло – заготовок… Председателем Журавлинского сельсовета был некто Морозов, богатый крестьянин, кулак. Благодаря журавлинским кулакам и другим из близлежащих деревень, Дремин так долго мог действовать без опаски и быть неуловимым. Быстро было собрано собрание в помещении сельсовета. Стали выступать крестьяне. В этот момент кто-то подал бумажку… малограмотной рукой было написано: «На собрание пришел Дремин… они вас убьют», а вперед проходили два человека, один из них был Дремин. Я предупредил председателя сельсовета, что если со мной что-нибудь случится, в первую очередь вы будете нести ответственность. Морозов мне спокойно отвечал, что ничего не случится, будьте спокойны… Дремин со своими дружками куда-то ушли. Председатель предложил мне пойти у него пообедать. Когда сели обедать, к воротам дома подъехали на двух лошадях, запряженных в долгушки, с гармошкой человек семь и стали стучать. На мой вопрос Морозов ответил: «Это Дремин со своей компанией приехали за угощением». Потом Морозов вышел во двор и долго с ними разговаривал. Потом вся эта компания уехала» [23].
Затрудняла деятельность милиции издавна характерная для крестьянских обществ круговая порука, когда жители села или деревни не давали никаких официальных показаний по конкретному преступлению. По делу об убийстве Исакова Николая Ивановича 3 мая 1922 года в деревне Каменка Молебской волости участковый милиционер получил оперативную информацию и на ее основе допросил более 20 человек, из которых ни один не дал показаний, изобличающих преступников. Первоначально, некий Перминов рассказал, что узнал от Васильева о личностях 26 участников разбойного нападения и убийства Исакова. Допрошенный Васильев это категорически опроверг, но сообщил о возможной причастности Беляевских, который, в свою очередь, это отрицал, но сказал, что слышал от Кутешова о причастности братьев Тохтуевых. Кутешов опроверг показания Беляевских и сослался на Шуркина, который слышал от Федосьи Алексеевой, что вдова убитого Исакова признала в одном из нападавших Васильева. Допрошенная Федосья Алексеева заявила, что вдова Пелагея Исакова ее родная сестра, но ей ничего не говорила… И так далее. В итоге дело было приостановлено, и следователь Казаков в своем ответе на претензии Екатеринбургского губернского суда написал: «По делу много следственных актов не произведено, потому что не могу вести следствие по 116 делам. Я усмотрел, что открывать следственные акты по сему делу бесполезно, выйдет только затрата времени, энергии и лишние расходы, ибо в деле абсолютно нет никаких признаков на то, чтобы можно было установить персоны преступников» [66].
В то же время все свидетели по этому делу дружно заявляли, что милицией не было предпринято необходимых действий для установления нападавших. Действительно, в силу вышеуказанных причин, местная милиция в отдельных случаях активности не проявляла, ожидая помощи от вышестоящих инстанций. Например, уполномоченный Укома РКП(б) Волков И. И. по итогам разбирательства по факту нападения банды Дремина на Суксунский ссыпной пункт 28 января 1922 года сделал следующий вывод о работе милиции: «… причина и условия к долговременному их (бандитов) пребыванию в пределах одного района Красноуфимского уезда свидетельствует расхлябанная преступность районной милиции… в милиции полнейший хаос и беспорядок и полнейшее отсутствие всякой дисциплины по службе, о чем не безызвестно было Дремину. В этот вечер, как бы по уговору, значительная часть милиционеров была у своих “возлюбленных” на пельменях» [67].
В некоторых случаях указанная специфика бандитских проявлений порождала откровенную коррупцию. В 1927 году в Нердвинском районе была ликвидирована банда в количестве 26 человек под руководством братьев Коуровых и Петра Шалагина. Банда занималась вооруженными грабежами и кражами. Действовали бандиты практически открыто, проживали у себя дома, пьянствовали, избивали крестьян, демонстративно заявлялись в соседние деревни, требуя самогон и угощение. Из справки ОГПУ: «…для большей безопасности работы бандиты вошли в связь с местными властями в лице нарсудьи Новикова Василия и милиционера Новикова Егора». Один из активных участников банды Борисов Петр не без юмора комментировал эту ситуацию в ходе допроса: «Нарсудья тоже человек, есть хочет, и семья его есть хочет. Дать ему червонец за краденную лошадь, он скажет: хорошо. Дать два червонца, он скажет: ну, ребятки, пойдите украдите еще, но смотрите, поосторожнее, не попадитесь» [68. Л. 325–364].
Конечно, подобные явления затрудняли работу по ликвидации бандитизма, но при этом не меняли ее общее направление и конечные результаты. Тем более что отношение жителей области к бандитам, в первую очередь отношение крестьян, постепенно менялось, поддержка или нейтральная позиция сменялись активным противодействием. Первоначально это были стихийные действия, чаще всего в форме самосудов. Из рапорта начальника Кунгурской уездной милиции от 18 января 1922 года: «В ночь на 9.01. сего года в пределах Соинской волости дер. Чулошниковой у Андрея и Василия Чулошниковых совершена вооруженная кража хлеба более 60 пудов. При сем двое из преступников были узнаны, и один из них, Павел Коньков был убит собравшимся народом» [69]. В мае 1922 года заместитель начальника Кунгурской уездной милиции докладывал в строевой отдел губмилиции: «… 26 мая сего года членами Воскресенского сельсобрания Воскресенской волости был потребован от волмилиционера арестованный за кражу гражданин Ширяев Яков (дезертир, участник вооруженной группы), на что милиционер ответил категорическим отказом, ввиду чего собравшаяся толпа набросилась на него и нанесла ему несколько ударов и, выломав дверь в арестантское помещение, вытащила арестованного Ширяева и тут же, на площади, умертвила» [70. Л. 887]. Из сводки губотдела ГПУ от 9 августа 1922 года о политической ситуации в губернии: «…большое распространение имеют самосуды… В Осинском уезде частые случаи самосудов за кражи и вооруженные ограбления, в Воскресенской волости, начиная с весны, самосудами убито около 40 человек» [71. Л. 3]. Подобные действия властями пресекались, самосуд приравнивался к убийству, и зачинщики получали суровое наказание. Об этом свидетельствует относительно большое количество уголовных дел, хранящихся в архивах Пермского края. В результате карательных мер и разъяснительной работы население от самосудов постепенно переходило к конкретной помощи органам власти. Прежде всего это было участие в облавах, самой эффективной мере в борьбе с дезертирским бандитизмом. Именно таким образом вылавливались остатки банды Дремина. Из рапорта от 8 июня 1922 года: «…в районе станции Шамары обнаружили в лесу барак, где были 15 бандитов, а нас четыре человека. Врасплох напали, убили трех человек, одного ранили и от него узнали, что Дремин с остальными, отстреливаясь, скрылись в направлении станции Кордон» [72. Л. 7]. Начальник Пермской уездной милиции докладывал в 1922 году: «Существовавшая еще в октябре 1922 года группа бандитов в Сергинской и Конабековской волостях Пермского уезда окнчательно ликвидирована. Местное население в ликвидации этой банды оказало содействие нашим разведчикам, причем часть бандитов населением перебита» [48. Л. 39]. Деревенские коммунисты и комсомольцы широко привлекались к участию в милицейских операциях. Многие из них имели боевой опыт, и в силу малочисленности милиции являлись необходимым и действенным резервом. Известный в Прикамье «неуловимый» бандит Александр Бородулин был убит в июле 1923 года комсомольцем Некрасовым в Ленинской волости Пермского уезда. Брат Александра Бородулина Федор в 1927 году был уничтожен вместе со своей бандой на территории Ильинского района при активной помощи местных жителей.
В результате целенаправленной работы милиции, ОГПУ и населения к 1927 году массовый уголовный, дезертирский бандитизм был сведен до минимума и перестал быть фактором, определяющим криминогенную обстановку в Прикамье.
Из вышеизложеного можно достаточно уверенно сделать вывод о том, что в 1920-х годах масштаб и формы уголовного бандитизма в Прикамье были обусловлены методами и ожесточением классовой борьбы, а также тем печальным обстоятельством, что противоборствующие стороны возглавляли люди не обремененные высокими нравственными качествами и моральными запретами. С учетом последнего обстоятельства, побежденная сторона, не смирившись с поражением, деградировала до уровня уголовщины.
Следующий этап «политического» бандитизма, начавшийся вместе с коллективизацией сельского хозяйства развивался по такому же сценарию и таким же финалом.
А уголовный бандитизм, являясь составной частью преступности, как социального явления, продолжает существовать в тех рамках и объемах, в каких это позволяет общество. В условиях социальных и политических катаклизмов в результате действия вышеизложенных факторов, его масштабы принимают угрожающие размеры. Так было в СССР в послевоенный период и в России в 1990-е годы. На том и другом историческом отрезке от государства и общества потребовались серьезные усилия для приведения этого опаснейшего явления к допустимому уровню. Только в СССР на это ушло четыре года, а в демократической России пятнадцать лет.
Список источников и литературы:
1. Казаков А. С. Бандитизм на территории РСФСР // Красная Армия. – 1921. – № 9. – С. 21–39.
2. Буйский А. Красная Армия на внутреннем фронте. Борьба с белогвардейскими восстаниями, повстанчеством и бандитизмом. – Москва; Ленинград: Воениздат, 1929.
3. Герцензон А. А. Борьба с преступностью в СССР. – Москва: Госюриздат РСФСР, 1929.
4. Гернет М. Н. Преступность за границей и в СССР. – Москва: Советское законодательство, 1931.
5. История советской милиции: советская милиция в период социализма / под ред. Н. А. Щелокова. – Москва, 1977.
6. Советская милиция: история и современность, 1917–1987 гг. / под ред. А. В. Власова. – Москва, 1987.
7. Сафонов Д. А. Великая крестьянская война 1920–1921 гг. и Южный Урал. – Оренбург: Оренбургская губерния, 2005.
8. Сафонов Д. А. Крестьянское движение в годы Гражданской войны на территории Южного Урала: состояние и проблемы современной российской историографии // Вестник Оренбург. пед. ун-та. – 2018. – № 4 (28). – С. 201–251.
9. Кондрашин В. В. Крестьянское движение в Поволжье в 1918–1922 гг. – Москва: Янус-К, 2001.
10. Лабузов В. А. Деревня Южного Урала в период новой экономической политики (1921–1927 гг.): дис… канд. ист. наук. – Челябинск: ЧГПИ, 1995.
11. Кобзов В. С., Семенов А. И. Правоохранительные органы Урала в годы гражданской войны. – Челябинск: Челяб. юрид. ин-т МВД России, 2002.
12. Кобзов В. С., Сичинский Е. П. Государственное строительство на Урале в 1917–1921 гг. : учеб. пособие. – Челябинск: Челяб. юрид. ин-т МВД России, 1997.
13. Вепрев О. В., Лютов В. В. Государственная безопасность: три века на Южном Урале. – Челябинск: Юж.-Урал. кн. изд-во, 2002.
14. Максимов П. В. Борьба с бандитизмом в советском государстве довоенного периода: законодательное регулирование и правоохранительная деятельность. – Москва: АНО «Науч.-исслед. ин-т истории, экономики и права», 2017.
15. Уголовный Кодекс Российской Социалистической Федеративной Республики / Издание Военной коллегии верх. трибун. ВЦИК. – Москва, 1922.
16. Лунеев В. В. Преступность ХХ века: мировые, региональные и российские тенденции. – изд. 2-е, перераб. и доп. – Москва: ВолтерсКлувер, 2005.
17. Раззаков Ф. И. Бандиты времен социализма (хроника российской преступности 1917–1991 гг.). – Москва: Эксмо, 1997.
18. Обухов Л. А. Прикамье в годы Гражданской войны.
19. Долгова А. В. Дезертирство из Красной армии и борьба с ним в 1918– 1920 гг. как конфликт между властью и населением (на материалах Пермской губернии) : дис. … канд. ист. наук / РГГУ. – Москва, 2016.
20. Яркова Е. И. Крестьянские волнения в Красноуфимском уезде Екатеринбургской губернии 1919–1920 гг. // Урал. ист. вестник. – 2008. – № 2. – С. 48–51.
21. Ситников М. Г. Восстание в Сепычевской волости [Электронный ресурс] / Иднакар: методы историко-культурной реконструкции. – 2014. – № 7 (24). – С. 92–125. Режим доступа: https://elibrary.ru/item.asp?id=23024596.
22. Ситников М. Г. Уральский атаман Дремин // «Атаманщина» и «партизанщина» в Гражданской войне: идеология, военное участие, кадры: сб. статей и материалов / под ред. А. В. Посадского. – Москва: АИРО–ХХI, 2015. – С. 641–661.
23. Токарева Н. Н. «Зеленые» // Война на разрыв. События 1917– 1922 гг. в заводе Суксун и окрестностях. – Пермь: изд. Богатырев П. Г., 2018. – С.196–224.
24. Кулаков Д. В. Красноуфимское восстание на основе материалов государственного архива Свердловской области // Вопросы исторической науки: материалы III Междунар. науч. конф. (Москва, январь 2015). – Москва: Буки–Веди, 2015. – С. 82–87.
25. Руцкин В. М. История милиции Пермского края. – 3-е изд., перераб. и доп. – Пермь: Изд. центр «Титул», 2013.
26. Долгова А. В. Ликвидация бандитизма в Пермской губернии в годы гражданской войны: протоколы допросов и показания свидетелей // Вестник архивиста. – 2017. – № 1. – С. 155–170.
27. Ельчанинов П. М. Преступность в российской провинции в период новой экономической политики советского государства, 1921–1928 гг. (на материалах Курской губернии) // Власть. – 2018. – Т. 26. № 1. – С. 170–175.
28. Архивный отдел Кишертской районной администрации. Фонд Беляевских С. А. Дело 90.
29. Шумилов Е. Н. Голод в Прикамье в 1921–1922 гг. Масштабы катастрофы // Пермский край: прошлое и настоящее : материалы междунар. науч.-практич. конф. – Пермь, 1997.
30. Государственный архив Пермского края (ГАПК). Ф. 78. Оп. 3. Д. 24.
31. ГАПК. Ф. 78. Оп. 3. Д. 24.
32. Пермский государственный архив социально-политической истории (ПермГАСПИ). Ф. 552. Оп. 3. Д. 56.
33. Тепляков А. Г. Криминал и власть в эпоху становления советского государства // Новый исторический вестник. – 2015. – № 3 (45).
34. ПермГАСПИ. Ф. 90. Оп. 4. Д. 900.
35. Чалидзе В. Уголовная Россия. – Москва: Изд. центр «Терра»,1990.
36. Гейфман А. А. Революционный террор в России, 1894–1917 гг. – Москва: 1997.
37. Доклад В. П. Войнарского // Звезда. 1924. – 12 ноября. № 257.
38. Шишкин В. И. Красный бандитизм в советской Сибири // Советская история: проблемы и уроки. – Новосибирск, 1992. – С. 3–79.
39. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 3. Д. 56.
40. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 2.
41. Лукьянов А. В. Действия органов государственной власти и Красной армии по ликвидации крестьянского восстания и бандитизма в Саратовской губернии // Актуальные проблемы гуманитарных и социальноэкономических наук: сб. материалов 8-й Международной науч.-практ. конф. В 4-х ч. – Вольск: ВВИМО: Перо, 2014. Ч. 1.
42. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 3.
43. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 8.
44. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 1.
45. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 4.
46. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 9.
47. ГАПК. Ф. Р-78. Оп. 1. Д. 60.
48. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 4. Д. 32.
49. ГАПК. Ф. 38. Оп. 3. Д. 24.
50. ГАПК. Ф. Р-78. Оп. 1. Д. 11.
51. ГАПК. Ф. Р-78. Оп. 1. Д. 60.
52. ГАПК. Ф. Р-129. Оп. 3. Д. 79.
53. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 7.
54. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 4. Д. 63.
55. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 6. Д. 1430.
56. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 3. Д. 312. Т. 2.
57. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 3. Д. 56.
58. ГАПК. Ф. Р-129. Оп. 3. Д. 58.
59. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 1. Д. 50.
60. ГАПК. Ф. Р-129. Оп. 3. Д. 69.
61. ГАПК. Ф. Р-43. Оп. 3. Д. 14.
62. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 2. Д. 44.
63. ГАПК. Ф. Р-127. Оп. 1. Д. 145.
64. ПермГАСПИ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 191.
65. Эренбург И. Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников. – Москва: Юридич. лит., 1989.
66. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 2.
67. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308. Т. 7.
68. ПермГАСПИ. Ф. 2. Оп. 4. Д. 9.
69. ГАПК. Ф. 78. Оп. 3. Д. 24.
70. ГАПК. Ф. Р-78. Оп. 3. Д. 24.
71. ПермГАСПИ. Ф. 557. Оп. 3. Д. 23.
72. ПермГАСПИ. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 11308.
BANDITRY IN PRIKAMYE IN THE FIRST HALF OF THE 1920: REASONS AND FACTORS (FOR THE PROBLEM STATEMENT)
P. V. Fadeev
Abstract. Criminal gangsterism, being an integral part of crime, continues to exist in the framework and scope in which society allows it. Under the conditions of social and political cataclysms, as a result of the action of certain factors, its scale becomes rampant. So it was in the USSR in the postwar period and in Russia in the 1990s. In both historical periods, serious efforts were required from the state and society to bring this most dangerous phenomenon to an acceptable level.
Keywords: crime, banditry, criminal investigation, militia, Soviet power, judicial sentence.
↩1. Термин «Прикамье» используется как наиболее соответствующий территории, о которой идет речь в данной статье, поскольку административно-территориальное деление Уральского региона в 1920-е годы неоднократно менялось.