Т. Д. Шматёнок
Пермская государственная художественная галерея

МОЛОТОВ: ПЕРЕПИСКА МУЗЕЙНЫХ СОТРУДНИКОВ
ПЕРИОДА ЭВАКУАЦИИ 1941–1945 гг.

Аннотация. Статья построена на материалах личного фонда научного сотрудника Третьяковской галереи М. М. Колпакчи и академика И. Э. Грабаря Отдела рукописей Третьяковской галереи. Письма сотрудников Третьяковской галереи и Русского музея, эвакуированных на Урал и в Сибирь, представляют собой редкие документы, более непосредственно, чем другие материалы, передающие атмосферу в эвакуации, личные и коллективные настроения сотрудников, рассказывают об их планах и мечтах, содержат уникальный жизненный опыт. Публикуется впервые.

Ключевые слова. Эвакуация, Молотовский филиал Русского музея, Новосибирский филиал Третьяковской галереи, личная Победа, общая Победа, сохранение национального культурного наследия.

Великая Отечественная война для России – событие-символ. Победа в этой войне и сегодня служит напоминанием об огромном духовном потенциале страны, раскрывает способность народа к преодолению. Для общей Победы нужно было стремиться победить каждому в отдельности. В этом плане музеи – учреждения особые, показательные: небольшое количество сотрудников, в основном женщин, где каждый на виду и каждый индивидуально несет свой груз.

В залах Молотовской галереи были размещены коллекции Третьяковской галереи и Русского музея, а в Троицком соборе Соликамска – произведения еще десяти музеев: Государственного музея изобразительных искусств им. А. С. Пушкина, музея Восточных культур, Государственного музея керамики и «Усадьбы Кусково ХVIII века», Загорского художественного музея, музея-квартиры А. С. Голубкиной, музея архитектуры Академии архитектуры СССР, театрального музея им. А. А. Бахрушина, Краснодарского художественного музея, произведения советских художников Дирекции выставок и панорам, выставки М. Ю. Лермонтова. Кроме произведений были эвакуированы редкие книги научной библиотеки ГРМ и 20 400 единиц архивных материалов: личные фонды художников (К. П. Брюллова, А. Н. Бенуа, В. Л. Боровиковского, О. А. Кипренского, П. А. Федотова, М. А. Врубеля и др.), материалы по истории художественных объединений (Союз молодежи, УНОВИС и др.) и профессиональной периодики (ж. «Аполлон» и др.). В архиве ГТГ находились материалы кабинета истории искусства (картотеки графики ХIХ–ХХ вв., живописи ХVIII–ХIХ вв.), картотеки, незавершенные каталоги (древнерусского искусства, рисунка), рукописи научных сотрудников, библиография – в общей сложности около 30 000 ед. хр.

В конце октября 1941 года был создан Молотовский филиал Государственного Русского музея со сводным штатом сотрудников и с отделением в городе Соликамске. Филиал стал самостоятельной организацией со своим бюджетом и сметой и непосредственно подчинялся Комитету по делам искусств при СНК РСФСР. Директором Молотовского филиала ГРМ был назначен искусствовед и опытный музейщик П. К. Балтун. Ответственность за сохранность экспонатов несли также сотрудники Русского музея А. Н. Савинов (заведующий отделом живописи), Т. А. Дядьковская (заведующая отделом графики), М. Н. Каменская (специалист по народному искусству), технические сотрудники Ш. Б. Мамлеев и К. Е. Костенко. За хранение произведений Третьяковской галереи отвечали старший научный сотрудник М. М. Колпакчи и реставратор И. В. Овчинников. Все грузы, строго систематизированные, разместили по роду хранимых в ящиках вещей и расставили отдельными группами с проходами между ними и с соответствующими топографическими указателями расположения ящиков. Так была создана возможность доступа к каждому ящику в отдельности и вскрытия любого из них для контрольного осмотра.

Эвакуация коллекций центральных музеев кардинально изменила режим Молотовской галереи. 18 октября 1941 года галерея была закрыта для посетителей, введены круглосуточные дежурства научных сотрудников галереи и филиала Русского музея. С декабря 1941 года, когда коллекции были размещены, началась трехлетняя работа объединенного коллектива. Письма музейщиков – ценнейшие по доверительности интонаций и подлинности чувств – сохранились в личном фонде М. М. Колпакчи. Переписка шла между сотрудниками Третьяковки, эвакуированными в города Молотов и Новосибирск, которые стали основным местом пребывания Третьяковской коллекции. В Новосибирске был организован филиал ГТГ, возглавляемый А. И. Замошкиным, здесь сосредоточилась большая часть коллектива галереи. Сама Колпакчи, судя по письмам коллег, была человеком сдержанным, писала редко. Пока известно только одно ее письмо, отправленное из Молотова и предназначенное И. Э. Грабарю. Писали Колпакчи не только из Новосибирска, но и из Москвы, Горького, Молотова (когда она находилась в Москве), Соликамска, Симферополя.

Работу М. М. Колпакчи и И. В. Овчинникова в Молотове координировала М. Г. Буш, заместитель директора по научной части филиала ГТГ в Новосибирске. Первое письмо, отправленное из Новосибирска в Молотов на главпочтамт до востребования, третьяковские сотрудники получили 9 октября 1941 года. В нем М. Г. Буш формулирует, по существу, основную задачу на весь срок эвакуации: «На Вас обоих лежит ответственность за правильное хранение и консервацию нашего груза, проверка его состояния, принятия предупредительных мер при угрозе порчи. Установите правильные взаимоотношения с руководителем филиала и включайтесь всемерно в работу коллектива. В случае необходимости поможем советом или даже присылкой консультантов-реставраторов» [1]. Второе письмо, отправленное спешной почтой 16 декабря 1941 года, о чем сообщает надпись на конверте, поражает энергией, оно посвящено планам не только на будущий год, но и на более далекую перспективу: «Очень дерзко для новосибирских условий планируем 5 выставок на 1942 год. Кроме того еще одну сквозную, историко-батальную, объединяющую с находящимся здесь вместе с нами историко-артиллерийским музеем Красной Армии. Но основной нашей и новосибирцев мечтой… план выставок лучших произведений русского дореволюционного искусства на шедеврах ГТГ. Есть замысел… к лету организовать выставку шедевров мирового изобразительного искусства. Благо, впервые в истории соседствуют в одном помещении музеи Запада и Востока… под эти планы мы получили ассигновку в 75 тысяч рублей. Как у вас там, в Молотове? Тов. Балтун думает над выставочной работой ГРМ, или нет для этого условий? Ведем мы, так же как раньше в Москве, художественно-политическую работу в военных частях и госпиталях. Сейчас включаем еще... Мневу, Ацаркину, а с января – и весь остальной коллектив. Нас здесь уже 31 человек. Получили телеграмму, что едут тов. Пронин, Битюцкая с грузом. Если остановятся в Молотове, наверное, дадут вам задание… мечтаем… о продолжении научной работы, связанной с написанием истории искусства. В плане на 1942 год ставим несколько общих проблем о гуманистическом характере русского и советского искусства. Молодцова думает работать над монографией о Серове, Ацаркина – о Федотове, а Сидорова, используя сосуществование нового западного с русским изобразительным искусством, берет тему к 75-летию смерти Т. Руссо «Руссо как глава барбизонской школы в связи с расцветом русского пейзажа». Тов. Замошкин говорил… чтобы Вы нам периодически, скажем, раз в квартал, сообщали подробно об условиях хранения экспонатов ГТГ, о контрольных вскрытиях и результатах. Мы здесь приказом установили комиссию по вскрытию ящиков в составе ответственного хранителя, реставратора и зав. учетом при непременном присутствии кого-нибудь из директоров. Эта комиссия сразу же составляет акт с подробным описанием состояния в момент вскрытия, характер проведенных над ними работ. Хорошо, если бы тов. Балтун тоже завел такие порядки. Ведь как никто работаем же мы на историю. С несказанной радостью читаем о наших победах, это начало конца… фашизму не только на наших захваченных областях и республиках, но и во всем мире, хотя этот, конец может быть, не так скоро наступит, как нам хотелось… живу с мыслью наилучшим образом работать на том участке, где застало это великое и суровое время. Здесь Ленинградская филармония под руководством Е. Мравинского. Два раза ходили с Ольгой Антоновной…в первый раз слушали Моцарта, во второй Глинку и Бородина. Очень понравилось. Как же вы с театром им. Кирова? Бываете ли там? Напишите… что интересует и волнует» [2]. Мысль о том, что музеи работают на историю, об исторической значимости происходящего, звучит не только в письмах Буш, об этом напишет в своих воспоминаниях П. К. Балтун. Со временем этим ощущением проникнется директор Молотовской галереи Н. Н. Серебренников, другие сотрудники.

Примечательно, рассказывая о планах и настроениях, Буш часто использует местоимение «мы». Привлекает и завораживает ее фраза о мечте сотрудников продолжить научную работу, связанную с написанием истории искусства. Оказывается, музейщики в годы войны, занимаясь бытовыми и приземленными делами учета, хранения, контроля, нередко делами физически тяжелыми, как заготовка и распилка дров, не потеряли способности мыслить масштабно и перспективно, планировать будущее. Ведь речь шла о создании новой многотомной академической «Истории русского искусства». Эта работа началась до войны, а в 1944 году для этой цели в Москве будет организован Институт искусствознания при Академии наук СССР во главе с И. Э. Грабарем. Возможно, с активизацией работы по подготовке истории русского искусства связано распоряжение 1943 года и. о. директора ГТГ Пронина и адресованное Колпакчи об отправке из Молотова в Москву некоторых материалов для кабинета истории искусства. В описи ящика для отправки значатся проспект истории русского искусства, рукописи по истории архитектуры ХVIII века М. А. Ильина, истории гравюры ХVIII века П. К. Корнилова, статьи А. Н. Савинова об И. А. Ерменеве, С. Н. Тройницкого по истории прикладного искусства [3]. В начале 1942 года еще идет работа по обсуждению и согласованию планов. Буш посылает письмо на имя Балтуна и Колпакчи с годовым тематическим планом, утвержденным Комитетом по делам искусств. Перечисляет тематику семи стационарных и двух передвижных выставок. Просит сообщить свои критические заметки по их плану и прислать свой [4].

Письма, связанные с исследовательской работой, приходили не только от коллег по галерее. Известный критик, литературовед и искусствовед И. С. Зильберштейн 25 октября 1943 года пишет из Москвы в Молотов: «Многоуважаемая Мария Модестовна! Сейчас затевается новое издание, в котором приглашаю Вас принять участие: это «Художественное наследство», первая книжка которого целиком посвящается Репину. Подробно пишу об этом начинании в письме Алексею Николаевичу, которого прошу рассказать Вам. К Вам большая просьба рассказать об этом начинании всем своим товарищам по Третьяковской галерее, в частности, Моргуновым, они ведь много работали над Репиным, и я был бы рад, если бы они дали для этого номера какие-нибудь экскурсы в области изучения творчества или биографии Репина. Если кто-либо из Ваших коллег имеет подготовленные к печати неизданные мемуарные или эпистолярные материалы по Репину, сообщите мне, пожалуйста, об этом. Вскрывали ли Вы мои два ящика, увезенных в свое время вместе с материалами Третьяковской галереи? Если да, очень прошу сообщить мне, в каком положении мои вещи, не погибло ли что-либо? Мне очень важно получить снимок с репинского рисунка, изображающего графиню Головину, который находится в большой папке, положенной сверху большого ящика. Вы оказали бы мне огромную услугу, если бы за мой счет сфотографировали бы этот лист. Но делать это нужно лишь в том случае, если ящик этот вообще вскрывался. Если нет, тогда, пожалуй, не стоит его вскрывать из-за одной фотографии. Желаю Вам всего доброго. Крепко жму руку. P. S. У тов. Гольдштейн должна быть серия фотографий с репинских вещей, находящихся за границей. Не сможет ли она подготовить публикацию по этим материалам» [5].

Письма разнообразны, каждый автор – свой темперамент, каждое письмо – свой стиль и тональность. Письма В. Р. Герценберг отличает лирическая окрашенность и эмоциональная открытость. В письме от 10 октября 1943 года она сообщает Колпакчи: «…уже поздно, я очень устала… работы столько, что не идет ни в какое сравнение с самыми напряженными молотовскими днями. С бытом тоже достаточно не устроено... Город Горький… изумительно красивый… Нас ждали, встретили очень радушно. Но слова – обещания, а дело не движется. Вернисаж назначен на 16 октября, а 75 % графики не смонтировано. Тем не менее, понемногу дело движется. Массовая работа будет здесь поставлена лучше и шире, чем в Молотове (план утвержден в обкоме). Устаю так, что у меня полголовы волос выпало (буквально). Если все это удастся, будет великолепно. Ради этого стоит волосы потерять» [6]. Даже в самых деловых письмах всегда находится место проблемам личного характера, человеческому участию. В трудных условиях люди начинают лучше понимать друг друга, больше ценить простые чувства – чуткость, доброжелательность, отзывчивость, чаще говорить добрые слова.

14 июля 1942 года М. Г. Буш пишет М. М. Колпакчи: «Хочу выразить Вам глубокую признательность за самоотверженную, четкую и точную организационную работу, которую Вы так прекрасно проводите, начиная с момента отправки и по сей день. Очень меня опечалило то, что Вы зимой и весной сильно прихварывали, что физическое недомогание и оторванность от своего коллектива вызывали в Вас тоскливо-подавленное настроение. В этом отношении нам в коллективе легче, можно поделиться и радостью, и горем, первое станет полнее и глубже, второе скорее преодолеешь. Я очень рада, что мне приходится жить с Ольгой Антоновной (Лясковская). Только сейчас я оцениваю, какой за ее строго-замкнутой наружностью замечательно разносторонний, талантливый и чуткий человек. Часто по вечерам, уже в постели, говорим о друзьях, товарищах… и часто вспоминаем о Вас. Ольга Антоновна к вам очень нежно относится» [7]. Как нравственное просветляющее откровение звучат некоторые строки из письма искусствоведа А. И. Леонова, отправленное Колпакчи 30 апреля 1942 года: «Проезжая Свердловск, посылаю Вам свою искреннюю благодарность за теплое сердечное участие и сочувствие в дни моего тяжелого горя (смерть сына). Я только теперь понял силу и глубину страдания и любви, которую может ощутить человек. Но солнце, тепло, оживающая природа вселяют в меня успокоение и вливают силу жизни. Буду надеяться, что счастье жизни вновь посетит меня, однако горе это я никогда не забуду, оно всегда будет присутствовать во всем» [8].

Многие коллеги проявляют искреннюю озабоченность здоровьем и моральным состоянием Колпакчи. О. А. Лясковская в письме от 16 февраля 1943 года настойчиво вопрошает: «Вот уже второй год, как мы расстались... от вас не получила ни одного письма. Живем здесь по-прежнему довольно своеобразной жизнью, в которой главную роль играют дежурства. Работаю много, сейчас для доклада занимаюсь древнерусским искусством. Почему так упорно молчите?» [9] Она же в письме от 13 марта 1944 года вновь сетует М. М. Колпакчи, что та никому не пишет, и завершает письмо словами: «Я никогда не забывала о вашем внимании ко мне в дни похорон мамы. Напишите мне несколько строк. Мне кажется, что вы чувствуете себя одинокой» [10]. В. Р. Герценберг стремится чем-то реально помочь своей коллеге, о чем сообщает в письме от 20 апреля 1944 года: «Нюре и Жидкову без согласования с вами я осветила катастрофическое (слово подчеркнуто. – Авт.) положение, в котором вы находитесь в смысле здоровья и быта… прошу либо вызвать вас для проветривания в командировку, либо дать вам туда замену, хотя бы на пару месяцев, чтобы вы по-настоящему отдохнули в Москве» [11]. Как эмоциональная и нравственная поддержка воспринимается ее письмо от 16 апреля 1944 года, в котором она торопится поделиться с Колпакчи радостью возвращения в Москву: «Дорога не очень удачная, но впечатление от Москвы неописуемое. Непередаваемы мои ощущения по дороге от Курского вокзала до Арбата в метро. Знакомые запахи, интерьеры, пейзажи… со всего как бы спадает пелена времени и не верится, что прошли годы. Дом в Антипьевском, его лестницы, коридоры, углы, двери, мебель, книги (мои уцелевшие частью книги) вызывают бурю чувств» [12].

Письма 1944 года наполняются разговорными интонациями, все чаще высказывается личная оценка происходящего. Событием культурной жизни Молотова стало открытие персональной выставки М. В. Нестерова из коллекций ГРМ и ГТГ. М. М. Колпакчи в это время находилась в Москве. О выставке ей подробно сообщает М. Н. Каменская в письме от 30 июня 1944 года: «Открыли мы Нестерова, работал, главным образом, Алексей Николаевич, даже рамы делал сам, мы только помогали в переписке, развеске, декорировке помещения и цветах. Цветы ставили полевые, на садовые нет средств, обходимся своими силами, кассира и охраны нет, все сами. Посещаемость небольшая, не больше 80 человек в день, в выходные больше. П. К. Балтун приехал в день открытия выставки и был на нем с супругой. Публики было около 100 человек» [13].

Даже немногословный И. В. Овчинников не преминул высказаться об этой выставке: «По хранению все благополучно, влажность в холодном помещении ниже 70 %, в залах – около 80 %. Нестеровскую выставку открыли. По-моему, экспозиция получилась жидковата, мало картин по помещению. Посетителей маловато» [14]. Чаще всего в письмах Овчинникова речь идет о бытовой стороне эвакуационной жизни. 31 мая 1944 года он сообщает М. М. Колпакчи в Москву: «…пошивка обуви в Соликамске для нас сложилась плохо… не хватает кожи и подметок на две пары. А так как мы не проходим по снабжению по списку по Государственному Русскому музею, то это значит, нам и не хватит… мы фактически остаемся опять без обуви» [15].

Письмо А. Н. Савинова М. М. Колпакчи из Молотова в Москву от 1 марта 1945 года проникнуто предощущением скорого завершения эвакуационной эпопеи: «Рад случаю надежным образом передать с Ладейщиковой книгу Нестерова… нас отоварили сахаром и конфетами только на 50 %, все только для артистов оперы и драмы. В общих же чертах жизнь наша известна по личному опыту: печка понемногу дымит, Серебренников понемногу чудит. У всех у нас этой зимой объявились болезни сердца, похварывали. Зима, впрочем, была весьма приличная, без сильных морозов и без снегов. Николай Николаевич предполагает капитально ремонтировать свою галерею. Я влип во многие лекции, пишу книжечку о Воронихине. Цены на рынке несравненно ниже прошлогодних: картошка – 15 рублей (прошлогодняя – 80 руб.), масло – 400 рублей, хлеб – 35–40 рублей. И все-таки странно подумать, что у Вас сейчас кипит музейная жизнь, живут большие залы, многие картины, идут волнения из-за экспозиции и т. п. При всей загрузке нас работой, она совсем иная. А уж город-то совсем иной: тихо здесь сейчас» [16].

Удивительное по доверительности и теплоте письмо отправлено М. М. Колпакчи И. Э. Грабарю в мае 1944 года. Сдержанная и деловая, здесь она дала волю чувству и сердцу. Сегодня невозможно представить, что такие глубоко искренние и высокие слова могут быть предназначены какому-либо чиновнику от культуры. «Глубокоуважаемый и дорогой Игорь Эммануилович! Позвольте мне сделать то, что из-за болезни мне не удалось сделать вовремя, то есть принести Вам свое запоздалое, но искреннее сердечное поздравление по случаю избрания Вас в академики. От глубины души желаю Вам, дорогой Игорь Эммануилович, здоровья и плодотворной работы в истинно достойном Вас звании. Зная Ваш глубокий интерес к нам, музейным работникам, мне хочется поделиться с Вами нашими трудами и делами. Вот скоро три года мы храним в довольно тяжелых условиях наш дорогой груз. Пока все у нас благополучно: все вскрытия и тщательные осмотры вещей показывают хорошее их состояние. Теперь о другом: работая над научным архивом Гос. Русского музея, в одном из писем Борисова-Мусатова я прочла о Вас следующие строки, которые мне хочется переслать Вам. Вот они: «За это время ответил только Грабарь, почему я его очень уважаю за его удивительную энергию и твердый дух. А люблю его за душевную мягкость и бескорыстное сочувствие. Из письма Б-М Елене Владимировне от 20.Х, год не указан. Ел. Вл., по всей вероятности – Александрова. Эти слова Б-М очень хорошо характеризуют Вас, Игорь Эммануилович. Если б он был жив, по всей вероятности, еще больше в этом убедился. Еще хочется сказать Вам, Игорь Эммануилович, что мы с большим мужеством ожидаем вызова, но все же очень хочется домой и в Третьяковку. Сердечно желаю еще раз здоровья, бодрости и радости от работы. Глубоко уважающая Вас М. Колпакчи» [17]. Через полгода М. М. Колпакчи и И. Э. Грабарь встретятся в Третьяковской галерее при распаковке ящиков с драгоценным грузом, вернувшихся из Молотова.

Список источников и литературы

1. Отдел рукописей Государственной Третьяковской галереи. Ф. 194/28.

2. ОР ГТГ. Ф. 194/30.

3. ОР ГТГ. Ф. 194/151.

4. ОР ГТГ. Ф. 194/32.

5. ОР ГТГ. Ф. 194/70.

6. ОР ГТГ. Ф. 194/44.

7. ОР ГТГ. Ф. 194/35.

8. ОР ГТГ. Ф. 194/85.

9. ОР ГТГ. Ф. 194/89.

10. ОР ГТГ. Ф. 194/90.

11. ОР ГТГ. Ф. 194/46.

12. ОР ГТГ. Ф. 194/45

13. ОР ГТГ. Ф. 194/73.

14. ОР ГТГ. Ф. 194/105.

15. ОР ГТГ. Ф. 194/103.

16. ОР ГТГ. Ф. 194/1.

17. ОР ГТГ. Ф. 106/6243.

THE CITY OF MOLOTOV: CORRESPONDENCE
OF MUSEUM EMPLOYEES
OF THE EVACUATION PERIOD 1941–1945

Shmatenok T. D.,
Leading Researcher

Abstract. The article is based on the materials of the personal Fund of M. M. Kolpakchi and I. E. Grabar of the Department of manuscripts of the Tretyakov Gallery. Letters from the Tretyakov Gallery and the Russian Museum employees evacuated to the Urals and Siberia are rare documents that more directly than other materials convey the atmosphere, personal and collective moods of employees, tell about their plans and dreams, their unique life experience. Materials published for the first time.

Keywords. Evacuation, Molotov branch of the Russian Museum, Novosibirsk branch of the Tretyakov Gallery, personal Victory, common Victory, preservation of national cultural heritage.