Пермский государственный архив социально-политической истории

10.2

Воспоминания А. В. Трофимова о попытке побега в 1906 г. из Пермской губернской тюрьмы

1930-е гг.

Мы, Трофимов, Глухих, Меньщиков, сели в мае 1906 года. Сначала сидели в камере Пермского исправительного арестантского дома. Распоряжением гу­бернатора нас переводят в Пермскую губ. тюрьму и переодевают в казенное арестантское платье, чтобы иметь больше шансов, что мы не убежим. С июня мы начали думать о побеге. Первый план, возникший у нас, сводился к следу­ющему: перебраться всем троим в тюремную больницу, а там, подделав ключ к выходной калитке, им открыть дверь и под охраной «надзирателя» пройти мимо часового. Около тюрьмы должны находиться лошади и вольное платье.

Надзирательский костюм думали или отнять у надзирателя, а его связать, или захватить в квартире старшего, жившего в больнице. Третьему из нас в больницу попасть не удавалось. Слепок с ключа был передан на волю. Слепок этот передали Я. Вотинову, оказалось впоследствии, провокатору, и ему ска­зали для какой цели. По-видимому, он сообщил, кому это следовало, и вскоре смотрим с грустью, как к выходной калитке с наружной стороны приделыва­ют огромный болт и закрывают дверь еще на висячий замок.

Нас же, голубчиков, из больницы переводят в старый корпус.

Желание бежать было крепкое. Очень уж не хотелось сидеть и ничего не делать.

Нам сообщили, что можно будет рассчитывать на своего часового, так как в военных организациях начала хорошо работать Клавдия Ивановна Кирса­нова.

Решили сделать так: выпилить решетку, через ламповщика достать лест­ницу, прогулочного надзирателя связываем и бежим при содействии нашего часового. О таком плане в полушифрованной записке сообщаю на волю. От­вета долго не получаю и созревает новый план.

Записка, благодаря случаю, попадает в руки начальства. Случай этот был такой: приходит в контору тюрьмы тюремный фельдшер и в разговоре с на­чальником вынимает носовой платок, вместе с платком вынулась одна из за­писок, которые он должен был передать на волю. Начальник ее заметил и приказал обыскать фельдшера. При обыске у него нашли и мою записку. На другой день рано утром мне и моим товарищам было предложено немед­ленно собраться.

На вопросы куда и почему ответа не получили. Собрались и нас повели.

Ждем в комнате для свиданий часа два, пока нам не указали место, где мы будем сидеть. Новым нашим местом сидения оказалась камера в башне (оди­ночный корпус).

Сидя там, вновь списался с волей. Нужно сказать, что в первый же день сидения в одиночке я получил записку, извещавшую, что в этот день мы должны были бежать. Мой предыдущий план получил на воле одобрение, и там нашли своего солдата и с ним договорились. Он должен был стоять на посту в огороде, ронять часто платок. Мясникову, сидевшему в то время в тюрьме, поручено нас известить о его стоянке. Окна нашей камеры выходили во двор, поэтому сами мы не могли знать, когда стоит часовой.

Досада была неописуемая. Списавшись [с] нами, [был] установлен план побега из башни. На одном из окон, видимых из крайней камеры башни со­седних с тюрьмой домов, горит красный огонь. Это значило - на посту стоит наш часовой, на воле все готово. Мы должны были связать надзирателя, отобрать у него ключи от двери, ведущей на прогулочный двор башни. На стене - переброшенная часовым веревочная лестница. Миновав стену, встре­чаем наших товарищей с одеждой вольной и лошадьми.

На случай, если будет погоня, боевики останавливают ее стрельбой. Пре­жде чем осуществить свой план мы начали «подкармливать» надзирателей, стоявших в башне. Для пробы несколько раз ломали стекла ламп и убедились, что надзиратель к себе на помощь никого не звал, открывал нам дверь для передачи нового стекла. Время выбрано нами было между 7-9 часами вечера, после поверки. В это время к нам в башню никто не приходил.

Поверка бодрствования надзирателей, стоявших на постах, начиналась часов с 10-11, тогда уж отбирались от надзирателей ключи камерных замков.

В верхней крайней камере сидел Миков, боевик моего десятка, с тремя че­ловеками, двое из которых были политические. Мы их познакомили с планом нашего побега и пригласили бежать вместе. Вечером как-то получаю записоч­ку с извещением, что в плане изменен сигнал - будет стук в нашу стену. Часо­вой должен был стоять в тот день, когда я получил записочку. Не успел я еще расшифровать записочку, как в стену удары: раз, раз-два-три! По условию с Миковым, они должны были связать надзирателя. Я Микову выстукиваю: действуйте, на воле все готово. Он мне отвечает, что сигнала нет. Я нервно выстукиваю - сигнал я получил, действуйте. Он мне выстукивает опять то же. Время шло. Боясь, что мы уже опоздали, и стук этот был в 9-м часу, следо­вательно, часовому скоро нужно было сменяться, мы, переговорив со старо­стой политических т. Патлых через вентиляцию, решили [побег] отложить.

На другой день было свидание. Пришла ко мне вместе с моей матерью Клавдия Ивановна Кирсанова - организатор побега. Объяснения. Сигнал оставляем старый - красную лампу. Через шесть дней часовой наш должен опять на посту стоять. Миков сообщает, что сигнал есть. Я отвечаю: «Дейст­вуйте!». Ждем, приготовившись. Верх выстукивает: «Сигнала нет больше». Подумав, что там, на воле, вероятно, неблагополучно, раз так рано сигнал убран. Выстукиваю: «Сидите покойно». Опять свидание, опять неловкость за то, что мы не бежали. Оказывается, на этой квартире трусили долго держать лампу на окне, но что нас ждали долго.

В третий раз сигнал выстукали. Отвечаю, что действовать надо. Те ломают стекло. Надзиратель, ругаясь, идет за стеклом. Выйдя на крыльцо с кем-то и о чем-то говорил, взяв стекло, идет открывать дверь. О нашем побеге мы еще посвятили одного парня, сидевшего во 2-й камере, и просили его сооб­щить, будет ли один или два надзирателя, для чего были условные пароли установлены. И вот этот паренек, быв. ученик реального училища, сообщил, что надзирателей двое, в то время как был только что один. Оказалось, что этот паренек был провокатором, чем и объясняется здесь его поступок. При объяснении с ним по этому поводу он объяснил, что перепутал пароль. Я был на все это так зол, что решил отказаться от побега. На свидании я так и заявил Клавдии Ивановне. Она меня уговорила. Суббота, сигнал, верх выстукивает. Ответствуем - начинай. Задержка. Опять стучат: сигнала нет. Решаем сами связать надзирателя. Ломаем стекло.

Дежурит надзиратель Букин. Он идет со стеклом, открывает дверь. Мы на­валиваемся все трое на него. Оказалось, что силища у него здоровая. Повалив его на пол, заткнув ему рот, чтобы не кричал, мы отняли у него револьвер и направили Меньщикова, как менее сильного, открывать шестую камеру. Меньщиков открыть камеру не сумел, а в это время пришел в башню Мухин арестант, шпион начальства, живший в конторе, исполняя там обязанности уборщика. Меньщиков пытается его загнать в уборную, но тот не идет. Ото­рваться кому-нибудь из нас от надзирателя - это дать возможность встать надзирателю. Мухин клянется, что он никому ничего не скажет. Меньщикову пришлось ему поверить и дать возможность ему выйти. Надеясь, что еще не все потеряно, я беру от Меньщикова револьвер и ключи и иду сам открывать. Ключ в замочной скважине завяз и не провертывался, т. к. ключ был не от этого замка. Слышу, открываются наружные двери и голос старшего помощ­ника нач-ка тюрьмы: «Букин, Букин!» В голове мелькают планы, как быть. По­бег провалился, ясно, оставаться мне наверху и отстреливаться, а последнюю пулю пустить себе или же бежать в камеру и разделить участь с моими това­рищами. Решаю последнее. Хочу спускаться вниз, но залп из пяти-шести ре­вольверов по направлению ко мне меня остановил. Тогда я направляю свой револьвер в сторону стрелявших, сам палю. Двери закрываются. Я сбегаю вниз, пробегаю мимо надзирателя Букина, уже отпущенного. Открываю дверь своей камеры, вслед мне опять залп. Товарищи кричат: «Бросай револь­вер, стрелять все равно бесполезно!». Слушаюсь их, револьвер выкидываю в коридор. Слышим топот десятка ног у наших дверей, перешептывание, а по­том требование сдачи оружия. Сообщаем, что револьвер в коридоре. По-ви­димому, нашли. В нашей камере полутьма, лампа без стекла горит слабо. Мы притихли, тишина в коридоре. Эту тишину разрядил оглушительный выстрел из берданки в камеру, всю ее осветив. Стреляли через волчок - отверстие в двери для наблюдения камеры. Вслед за этим открывается дверь камеры. Пер­вым появляется н[ачальни]к тюрьмы Гумберт, держащий винтовку со шты­ком наперевес. Первым подвернулся Меньщиков. Штык направляется на него. Меньщиков кидается и хватает штык. Начальник обратным движением выхватывает и направляет на меня. Я также хватаю штык, и он меня прока­лывает слабо, застряв в грудной кости. Что потом делают с нами, я не помню. Очнувшись, вижу полную камеру людей, - начальство, надзиратели, солдаты. Начальник, обращаясь ко мне, спрашивает: «Что, вы хотели нас всех перере­зать?». Я ему заявил, что показаний по поводу нашего хотения давать не буду, и просил его разрешить умыться и напиться. Моя просьба вызвала у него смех. Умыться не разрешил, т. к. нас хотел показать своему начальству, чтобы оно видело, как он нас распотрошил, напиться сказал, что можно, но питья так и не дали. Затем начинает производиться обыск в камере, вызванный про­пажей пенсне с носа у начальника. Обшарив все, пенсне не обнаружили, но зато нашли две пригоршни патронов. Гумберт спрашивает меня: «Откуда па­троны?». Я заявляю, что у нас патронов не было, что это подброшено вами. Тогда старший, обращая внимание н-ка на разнокалиберность (были там и винтовочные патроны) указывает, что «вероятно, это мы, т. е. надзиратели и солдаты, растеряли». Начальство удовлетворено объяснением. Из камеры все, за исключением старшего и надзирателя Буркало, вышли для проверки башни. В этот момент старший шашкой в ножнах, размахнувшись вовсю, уда­рил т. Глухих по голове, перебив палец руки, которой он хотел защитить голо­ву. Я закричал. Все вновь вбегают в камеру. На вопрос начальника, почему я кричал, я ответил, что его распоряжение о прекращении избиения не выпол­няется, и показываю на голову т. Глухих, где в ране остался кусок дерева от ножен шашки. Гумберт для наблюдения оставил своего помощника, заведо­вавшего политическими. Помощник, однако, не мешал старшему и надзира­телю продолжать избиение. В это время была сломана челюсть т. Меньщико- ву. Старший начал танцевать на голове лежащего на полу т. Меньщикова. Бур­кало же превратил мою руку в печенку.

Удовлетворив свою звериную породу, старший ножны обтер одеялом и вышел в коридор. Потом начало появляться начальство губернии - губерна­тор, прокурор, губернской тюрьмы инспектор и др. помельче. Губернатор по­хвалил начальника, сказав, что он сам так же бы сделал (также избил). Проку­рор сказал: «Чтобы там еще было (разговор идет о суде), а теперь поставьте себе крест». Прибывшие врачи - тюремный и городской заявили, что нас не­обходимо направить в Александровскую больницу - крупная земская боль­ница, обслуживавшая всю губернию. Но Гумберт и Блохин (тюр[емный] ин­спектор) заявили, что этого сделать нельзя, так как это преступники важные. Нас направили в тюремную больницу.

На воле, когда услышали стрельбу, открыли огонь по тюрьме, чтобы от­влечь внимание стражи на себя, а нам дать возможность выбежать. Забежав в караульное помещение, боевики загнали солдат под нары, угрожая бомбой в случае неподчинения.

Видя, что мы все-таки на стене не появляемся, они снялись и уехали. Часо­вой с поста не бежал, а стрелял не по боевикам, конечно, а в стену, выпустив все имевшиеся у него патроны. Часовой был награжден медалью за отбитое нападение на тюрьму. Арестант Мухин, выдавший нас, получил за нас осво­бождение, но выйти Мухину из тюрьмы не удалось!

Уголовный, скрывавший свое имя под фамилией Березина, на глазах у на­чальника убил Мухина. Березин за это убийство был через суд повешен.

После перевязки нас положили в отдельную палату, ключи от которой все время находились у старшего надзирателя тюремной больницы, а к дверям был поставлен отдельный надзиратель. Несмотря на все предосторожности, мы связь с тюрьмой все-таки имели.

Передач и свиданий мы были лишены, но это нисколько не мешало полу­чать нам передачи от товарищей, и передавались они самим старшим.

Следствием о побеге не удалось от нас узнать ничего. Нас обвиняли в том, что мы хотели перерезать стражу. По подозрению в нападении на тюрьму было арестовано человек 20. Часть из них была действительно участницей этого нападения, но улик начальство найти не могло и ограничилось админи­стративной их ссылкой.

А. В. Трофимов

ПермГАСПИ. Ф. 90. Оп. 2Т. Д. 16. Л. 44-49. Подлинник. Машинопись.