Пермский государственный архив социально-политической истории

№ 296

Воспоминания начальника Пермской милиции, комиссара по охране г. Перми В. А. Иванченко об организации и совершении убийства Великого Князя Михаила Александровича

13 апреля 1924 г.

Я, Иванченко Василий Алексеевич, член РКП(б) Мотовилих[инской] организ[ации] с 1902 г., парт. билет № 79520, в 1918 г. апреля мес[яца [318]] был избран пермским Советом и исполкомом командирован на дол­жность комиссара по охране города Перми (нач[альника] гормили- ции). При занятии этого поста, мне с первой же недели передали под надзор Михаила Романова с его личным секретарем и свитой телохра­нителей - двух жандармов [319]; я и по настоящее время не знаю - чье было постановление передать его под надзор милиции, но мне был стро­жайший наказ пор[учен] от исполкома, а так же Чрезкомиссии «хра­нить Романова как зеницу ока». Чтобы он не смог удрать, я в свою оче­редь со своей стороны принял меры: вместо одного раза назначил яв­ляться ко мне 3 раза в неделю, и я отмечал в журнале, где расписывались (Романов и его секретарь Джонсон). И мало этого, сам часто приходил к ним в Королевские номера, справлялся, у себя ли надзорные, но очень часто не заставал, и на вопрос [у] его свиты: где же Романов? Завсегда отвечали: ушел гулять. Я начал задумываться над этим во­просом. Как же мне избавиться от этого кошмара, который мне не стал давать спокою, что он у меня все-таки может убежать, тогда как в Си­бири белогвардейщина уже свирепствовала во всю и грозила нашему Уралу?

И вот еще случай, который окончательно заставил меня задуматься над вопросом от избавления от Романова. В августе [320] мес[яце], в по­следних числах 1918 г., часов [в] 9 вечера, я занимался один в кабинете. Вдруг заходит дамочка шикарно разодетая и спрашивает комиссара.

Я ей говорю: «Я самый». Ей, по-видимому, очень подозрительно пока­залось, какой, мол, это комиссар?.. И обращается ко мне с просьбой, что вот она является жена (Михаила Романова) и просит разрешения, что они могли с ним погуляться, и конкретно не указывает куда же их намечена прогулка. Я официально отказал в просьбе, а сказал, что Ро­манов у нас ходит совершенно свободно. Этот вечер меня окончатель­но заставил задуматься серьезно.

Я заявлял об этом в исполком и даже наталкивал на мысль от из­бавления от Романова. Но исполком, окромя тов. Сорокина, категори­чески отказывался от всякого предложения. Я все же с этим вопросом стал надоедать тов[арищам], пользующимся авторитетом, сказал Мяс- никову, который дал обещание во что бы то ни стало решить вопрос о Романове, так как Уралу не в далеком будущем грозила опасность. И вот уже в последних числах сентября [321] мес[яца] находят меня в Мо­товилихе Мясников, Колпащиков, Марков и Жужгов и говорят, что из-за меня дело стоит, все готово, план приблизительно наброшен о краже Мих[аила] Романова, только нужно практически обсудить. И пошли в кино «Фонарь» [322], где и стали совещаться, как приступить к делу. Я сначала слушал предложение их всех по очереди и наконец согласились все.

Были заготовлены 3 мандата (на Маркова, Колпащикова и Жужгова) об том, что Романов по распоряжению Совета Народных Комис­саров должен выехать из Перми в такой-то срок. Мандаты были печа­таные на машинке, [поставлена] печать Чрезкома, но подпись Малко- ва - преда Чрезкомиссии - была фиктивная. Я еще возразил против этого, потому что мы можем сразу столкнуться с неприятностью - они могут не подчиниться и не отдать нам Романова, и обратиться за справкой [к] Чрезкомиссии. Тогда испортят все дело. Так и вышло. И я еще спросил Мясникова: «А разве здесь этого плана наши организа­ции не знают?» Мясников ответил, что знают не многие, как то Соро­кин, Трофимов и еще не многие, но все боятся, это дело очень серьез­ное. Тогда я внес свое предложение. Тогда как Чрезкомиссия не знает, то необходимо нужно предусмотреть тревогу [и что] Чрезкомиссия завсегда пользовалась конницей [в случае тревоги]; у меня в милиции[нужно оставить кого-то], чтобы в случае тревоги мог бы [он] насколь­ко возможно задержать мою конницу, дабы нам скрыться.

Предложение мое прошло. Ко мне в кабинет посадили к тилифону тов. Дрокина Василия Андреевича, [так] как он был у меня при мили­ции зав. административным отделом. В некоторых отношениях мили­ция ему подчинялась.

Когда все было готово, часов [в] 10 вечера на двух лошадях само- лутших, в крытых фоитонах [мы] подъехали к подъезду Королевских номеров. С мандатами Жужгов, Марков, Колпащиков пошли в номер[а]. Я стал около лошадей ждать, когда выйдут. Сделалось уже темненько, накрапывал мелкий дождик. Мясников же ходил по троту­ару взад и вперед. Как вдруг выбегает Жужгов и говорит: «не ладится, скандал поднимается». В это время услыхал Гаврила Мясников и удрал куда я не знаю, но я строго наказал Жужгову, что нужно сделать с кон­цом во что бы то ни стало. Тогда Жужгов снова убежал в номер и вско­ре выводят Романова, и за ним идет, никак не хочет отстать его секре­тарь Жельсон *.

Когда я садил к себе Романова [в] файтон, сумел быстро [его] успо­коить, да и он увидал меня - сразу успокоился. Потому что видит как начальника своего - у меня же всяк ** отмечался. А Жельсон так и не отстал. Его посадил Марков в свой файтон.

Когда все было готово, во весь опор [мы] погнали на обоих лоша­дях по направлению на Городские Горки. Мимо тюрьмы проехали очень быстро. Когда поднялись на Горынские Горки, я выходил из фаетона посмотреть и прислушаться - нет ли погони, но ничего [было] не слышно, а также и не видно, потому что сделалось очень пасмурно и темно. Когда спустились в Мотовилиху, тогда поехали легко. Дорогой Романов меня спрашивал: «Неужели меня сегодня расстреляют?» Я его сумел убедить, что [ты] должен мне верить, что я тебя хочу спасти, потому что Перми грозит опасность, сегодня предполагается восстание. Такую чушь городил всю дорогу. Наконец он настолько успокоился, что жмет мне руку, записывает в свою па­мятную [книжку] мою фамилию и в конце говорит: «Знаешь, началь­ник, если я спасусь и останусь жив, то обещал меня засыпать золотом и богатством».

Вскоре после этого проехали Язовую и стали доезжать до указанно­го места, когда раздалась команда: «Стой!». Я попросил Романова вы­лезать. Я знал, что у меня лошадь боится выстрелов, взял ее за повод и повел в сторону. В это время раздались выстрелы и факт свершился.

Я когда поворотил лошадь обратно и электрическим фонарем по­светил и увидел лежачих. Романова [и Джонсона] Жужгов [...] предва­рительно забросали и поехали в Мотовилиху. В милиции, обсудив вопрос, что делать с расстрелянными, и решили направить Жужгова и Колпащикова, что[бы] они похоронили [их] как можно глубже и за­ложили бы дерном так, чтобы не было заметно.

На другой день я постарался явиться на службу раньше обыкно­венного. Только успел зайти в управление, мне уже подают рапорт о побеге Романова и все в безпокоенном виде. Чрезвычайная вся была на ногах. В рапорте было изложено, в какие часы и подробно­сти обстоятельств дела и жалоба на Дрокина Василия Андреевича. Как то подали тревогу и конница начала выезжать под распоряжени­ем моего ... милиции, а Дрокин стал задерживать выезд и говорит, [что] без начальства нельзя и прочее, все же на несколько минут задержал.

Значит мое предложение сбылось. Если бы конная милиция не была задержана и распоряжения были даны правильно, то они могли впол­не нас догнать и перестрелять всех вместе и с Романовым. Потому что им было сказано, что Романов был взят. А кто взял - понятно. Они могли думать, что белогвардейщина.

И уже днем поставлена была в известность Чрезкомиссия. Но кто об этом сказал, я не знаю, но предполагаю, что наш Гаврила Мясников или Сорокин. Но я, как в своей информации сказал раньше, когда под­нялся скандал - Романова не стали давать по мандатом, и Жужгов вы­шел, поставил в известность, Мясников услыхал и удрал.

Я на другой день, часов [в] 11 утра получаю по телефону приказ от Мясникова - [чтобы] в самом срочном порядке приезжал в Мо­товилиху, что они все в милиции на совещании. Я пр[и]е[з]ж[ал] и [узнал], что Мясников предлагает, как будто бы в Перми идут раз­ные толки о Романовом, то мы сегодня же, то есть на другую ночь должны его подкинуть в Пермь, чтобы погасить все слухи, чтобы массы замолчали. Я с таким предложением в корне не согласился и сказал, что если бы все [участники] постановили сделать, по моему мнению [такую] чушь, то я никогда [бы] не позволил. Может он бы попытался [так] сделать, дак вся беда [в том], что он не знал, где факт совершился.

После этого Чрезкомиссия начала работу и (наконец?) довела ее до конца или нет, я не знаю. Но знаю, что телохранители жандармы были арестованы и привлечены к ответственности за способничество побе­га Романова.

Итак прошел слух, что Романов Михаил убежал из-под носа и я по­сле этого был спокоен. Потом вскоре Мясников ездил в Москву, приез­жал обратно. Делал нам доклад, что он сначала сказал об этом тов. Свердлову (Михалычу), который будто бы сначала был немного не до­волен, а потом согласился и поставил в известие кого нужно, все будто бы согласились. И правда Михалыч (Свердлов) писал [мне] привет, так как мы работали [в] 1906 г. в Мотов [илихинском] кружке и он у меня жил недели 3. После этого мы все успокоились.

Вся информация о Михаиле Романове, побеге его. С товарищеским приветом!

13/IV [19]24 г.

В. Иванченко

Архивная коллекция В. С. Колбаса (г. Пермь). Д. 39. Л. 30-31. Автограф. На обороте рукописи пометка: В истпарт. Тов. Ольховской.