Пермский государственный архив социально-политической истории

№ 341

Воспоминания бывшей заведующей партийным архивом Пермского обкома КПСС Н. А. Аликиной о встрече с А. В. Марковым

1990-е гг.

Я поняла значение моей встречи с А. В. Марковым - участником расстрела Михаила Романова, спустя десятилетия, когда новые време­на дали возможность открыто говорить, писать повести, создавать фильмы, спектакли о многих наглухо закрытых темах, в том числе и об убийстве царской семьи на Урале.

Прежде чем рассказать об упомянутой встрече, надо хотя бы крат­ко сказать, как я познакомилась с Марковым. После XX съезда КПСС в период хрущевской оттепели партийные архивы страны, в том числе Пермский архив, развернули широкую работу по сбору воспоминаний участников Октябрьской революции и Гражданской войны. Велись ак­тивные поиски адресов, переписка. Только в Москве были установле­ны контакты более чем с сорока пермяками - ветеранами партии, в разные периоды взятыми на работу в Москву.

В начале 60-х годов, когда Пермский партархив возглавил работу по подготовке фундаментальной книги «Революционеры Прикамья» (150 биографических очерков, объем книги 51 печ. лист), я, как одна из составителей этой книги, несколько раз побывала в Москве, работала в центральных архивах и разыскивала «московских пермяков». Зна­комства носили дружественный и доверительный характер. Старые люди, много пережившие и долго молчавшие, с большим желанием са­дились за написание воспоминаний, устраивались коллективные встречи в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, в музее им. М. И. Калинина, и даже на квартирах. Жажда общений была огромна.

Это были достаточно знаменитые люди, такие как А. И. Быхов- ский - директор Мотовилихинского завода в 1938-1950 гг., А. В. Аль- бенский - академик, Ф. И. Чикирисов - дипломат, Н. Н. Накоряков - директор Гослитиздата в 20-е годы, А. И. Мильчаков - секретарь ЦК ВЛКСМ, К. Г. Ольховская - зав. Пермским истпартотделом в 20-30-х годах и другие. Как же оказались в Москве супруги Марко­вы - Анна Никитична и Андрей Васильевич?

В 1930 году женорганизатора А. Н. Маркову направили в Москву на курсы марксизма-ленинизма, а затем оставили на работу в аппарате ЦК ВКП(б). Андрей Васильевич переселился в Москву к жене. Как вы­глядел Марков? Невысокого роста, полноватый, угрюмый, малоразго­ворчивый человек. Чаще всего за него привычно отвечала словоохот­ливая улыбчивая Анна Никитична, а муж снисходительно позволял ей это делать.

Беседа об убийстве Михаила Романова произошла совершенно слу­чайно. В эти годы я собирала материалы о Г. И. Мясникове, а Марков был с ним хорошо знаком и в период борьбы с «рабочей оппозицией» активно выступал против Мясникова. Разговорить Маркова, заста­вить его рассказать о Мясникове было нелегко, но однажды мне это удалось. Маркову в то время было уже около восьмидесяти лет, гово­рил он плохо, все ходил вокруг да около, никак не могла добиться от него прямых ответов на мои вопросы, и понятно, он скоро устал и стал многозначительно поглядывать на наручные часы. Я поняла позже: ему, вероятно, захотелось рассказать о себе, а не о Мясникове, и нео­быкновенные часы явились поводом к разговору об убийстве Михаи­ла Романова.

На них нельзя было не обратить внимания: серебряные, очень не­современные, я бы сказала, музейные, они напоминали дольку срезан­ного круто сваренного яйца. На вопрос - откуда такие, - Андрей Ва­сильевич после некоторого раздумья загадочно улыбнулся и сказал, что они принадлежали личному секретарю Михаила Романова англи­чанину Брайану Джонсону: - «Я снял их с руки убитого в ту ночь 12 июня 1918 года, когда мы произвели расстрел Михаила. С тех пор не снимаю». - И добавил: - «Идут хорошо, ни разу не ремонтировал, только время от времени отдаю в чистку».

Естественно, я стала просить Маркова рассказать, как это прои­зошло и думаю, Марков уже сам решил все рассказать (иначе он и часы бы не стал показывать), предупредив, чтобы я об этом никому не рас­сказывала, т. к. он до сих пор опасается, как бы монархисты с ним не расправились.

«Знаете, - сказал он, - даже сейчас есть немало сторонников монар­хии». Марков, забыв об усталости, стал рассказывать. Куда девалось его косноязычие! Речь была гладкая, слова словно от зубов отскакива­ли. Если правда, что он об этом никому не рассказывал, то уж в собст­венном мозгу прокручивал это событие много раз - настолько складно у него получалось.

Помню, слушая его, отметила про себя: действительно, ни расска­зывать, ни опубликовать навряд ли когда-либо будет возможно. Под­сознательная мысль: кому это нужно, тема никого не волнует. Да, так я считала. Все же уговорила Маркова передать воспоминания на хране­ние в архив, заверив при этом, что ни рассказывать, ни тем более пу­бликовать их ни в коем случае не буду. Несколько месяцев спустя, в июле 1965 года, Марков скончался, а воспоминания еще более четвер­ти века пролежали в архиве не востребованные.

Не стану пересказывать сами воспоминания, они опубликованы, скажу лишь о некоторых деталях и своих размышлениях об описан­ных событиях.

Вернусь к серебряным часам. В письменных воспоминаниях Марков не пожелал сказать о снятых «на память» с убитого англичани­на часах. Но они не давали ему покоя. В воспоминаниях есть абзац: «Когда ехали обратно (после расстрела - Н. А.), то я ехал с тов. Иван­ченко вместе, разговаривали по этому случаю, были оба хладнокров­ны, только я замерз, т. к. был в одной гимнастерке, С ЧАСАМИ на левой руке, почему меня, когда мы были еще в номерах, приняли за офицера...».

Лукавил Марков по поводу часов на левой руке, которые якобы были у него еще до совершения акции, хотя никто и ничто не выну­ждало его это делать.

В устном рассказе Маркова, как я его запомнила, и в письменных воспоминаниях имеются существенные расхождения, касающиеся ме­ста расстрела Михаила Романова. Марков пишет: «.в закрытых фаэ­тонах мы тронулись в сторону Мотовилихи. Таким образом проеха­ли керосиновый склад /быв. Нобеля/, что в 6 км от Мотовилихи, и еще с версту от керосинового склада - круто повернули по дороге в лес направо. Отъехали сажен 100-120, Жужгов кричит: «Приехали, выле­зай!».

Я же хорошо запомнила слова Маркова о том, что в Мотовилихе они поехали в район речушки Архирейки (Излюбленное место, где в летнее время скрывались от полиции, проводили партийные собра­ния, маевки, встречи - Н. А.), где и осуществили задуманное.

Это первое, на что хотелось бы обратить внимание. Второе. В вос­поминаниях Марков значительно выпячивает свою роль. Правда, субъективное отношение к воспоминаниям - обычное явление. И все же он допускает значительный перегиб. Например, пишет: «Мы, не­большая группа большевиков - горком партии и ЧК - решили Михаи­ла Романова «изъять из обращения» путем похищения. Первая мысль об этом зародилась у группы партийцев. Об этом мы сказали в управлении милиции тов. Иванченко, который был комиссаром по ох­ране г. Перми, и случайно был в управлении мотовилихинской мили­ции. Или же позвал его Мясников туда - точно не помню».

И еще одна важная фраза: «Мясников посвятил нас, в чем дело.». Из всего вышесказанного Марковым можно сделать вывод, что он все знал лишь поверхностно, внешнюю сторону дела, «Мы . решили» здесь совершенно неуместно. Марков ничего не решал, он был рядо­вым исполнителем, и только.

Инициатором, организатором и, если позволено будет сказать в этом трагическом событии, душой всей проводимой акции явился Гавриил Ильич Мясников.

Попробую доказать. За две недели до этого события, 27 мая 1918 года, общее собрание Мотовилихинской парторганизации при­няло решение: «Товарища Мясникова ДЕЛЕГИРОВАТЬ в губернский комитет по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией». (Именно так записано в протоколе: «делегировать»). Первоначально предполага­лось назначить Мясникова председателем губчека в связи с переводом Ф. Н. Лукоянова в Уральскую областную чека. Временно должности распределили так: председателем губчека стал П. И. Малков, а его за­местителем - Мясников.

Ныне некоторые авторы исследований об убийстве царской семьи утверждают, что это убийство было санкционировано Москвой. Веро­ятно, так оно и было в отношении расстрела Николая II и его семьи в Екатеринбурге. Что же касается Михаила, то, исходя из многих кон­кретных фактов и обстоятельств, можно утверждать: инициатива местная и принадлежала только что назначенному на должность зам. председателя губчека Мясникову.

Вспомним: Мясников считал себя практическим вождем партии, отводя Ленину достойную роль - теоретического вождя. Взять на себя инициативу расстрела его ничуть не смущало. Мясников - смелый че­ловек, пользовался огромным авторитетом не только среди мотовили- хинцев, поэтому свое «делегирование» в чека он должен был ознаме­новать каким-либо громким делом. Расстрел Михаила Романова - как раз достойное событие.

Можно с большой долей уверенности предположить, что благопо­лучно проведенная акция в Перми 12 июня воодушевила московские и екатеринбургские власти месяц спустя, 17 июля 1918 года, дать коман­ду расправиться с Николаем II и его семьей.

И еще одно. В 1921 году в письме к Ленину Мясников напомнил: «...меня бы «бежали»: ...меня знает рабочая масса... а был бы я просто слесарь... меня бы «бежали», как я некогда «бежал» Михаила Ро­манова.».

«Я бежал» - весомые слова, сказанные не в разговоре с друзьями, а в письме к Ленину. Точно известно: Мясников непосредственно не принимал участия в расправе, и сказанные им слова означают одно: он, Мясников, инициатор и организатор акции.

В связи со сказанным известен еще такой факт. «Во время граждан­ской войны в Казани кто-то сказал: «Вы, уральцы, только Романовых и умеете расстреливать» - это Мясникова взорвало, и он стал говорить грубо и даже дерзко, за что был выслан комендантом Казани в 24 часа из города. (Из допроса чекиста М. Овчинникова по делу Мясникова. 1922 г.).

В автобиографии, написанной 2 июля 1957 г., Марков упомянул о встрече с Лениным по поводу «ликвидации» М. Романова: «Я расска­зал ему (Ленину. - Н. А.), что сделано было чисто, он сказал: «Ну, вот и хорошо, правильно сделали».

В устном же рассказе Маркова я запомнила еще одну фразу, сказан­ную ему Лениным: «И помалкивайте об этом». Запомнила потому, что занимаясь темой, получившей в последующие годы название «Перм­ская лениниана», запоминала все, что касалось Ленина, а кроме того, сам Марков несколько раз сказал, что всю жизнь боялся, что монархи­сты с ним расправятся.

Несколько слов о В. А. Иванченко. Он непосредственно руководил расстрелом, и все же Марков пытается говорить о нем как о втором лице в проводимой акции. Например, первая лошадь, которой управ­лял Иванченко, испугавшись выстрела, понеслась в лес, но перевер­нувшаяся коляска остановила ее, «и тов. Иванченко побежал ее дого­нять, и когда он вернулся, УЖЕ ВСЕ БЫЛО КОНЧЕНО».

Марков довольно злорадно фиксирует, что Иванченко как руково­дитель оказался не на высоте, пробегал за лошадью, а тем временем «уже все было кончено».

Можно высказать предположение, что обида у Маркова на Иван­ченко затаилась вследствии того, что последнему достались золотые часы Михаила, а ему, Маркову, - серебряные Джонсона. К тому же, как выяснилось впоследствии, А. В. Иванченко был привлечен к партий­ной ответственности за присвоение части личных вещей Михаила Ро­манова, однако, учтя его революционные заслуги, ограничились просто выговором, обязав передать в краеведческий музей награблен­ные вещи.

Очевидцы рассказывали: в конце двадцатых годов в экспозиции краеведческого музея экспонировались некоторые из личных, быто­вых вещей Михаила Романова, в том числе посуда, фужеры с царскими вензелями, другие предметы быта.

Как я понимаю, у Маркова всегда было двойственное отношение к описываемой акции. С одной стороны, постоянный страх за содеян­ное, с другой - ощущение собственной значимости, чувство приобще­ния к важному историческому событию, по существу, главному эпизо­ду его жизни.

ПермГАСПИ. Ф. 90. Оп. 2А. Д. 74. Л. 1-6; Скорбный путь Михаила Романова: От престола до Голгофы: Документы, материалы следствия, дневники, воспо­минания / Сост. В. М. Хрусталев, Л. А. Лыкова. Пермь: «Пушка», 1996. С. 198-202.