Из книги Г.Н. Чагина «Язьвинские пермяки»

Пермский север, край между реками Камой, Колвой и Вишерой - земля удивительной истории и культуры. Её истоки отделены от сегодняшнего дня тысячелетиями, в XVI-XVII веках эта земля входила в Пермь Великую. Коренное население - пермяне, пермяки, пермичи (предки коми-пермяков) и русские, переселившиеся из Северо-двинского бассейна, были вовлечены во многие события русского государства, связанные с освоением и обороной уральских и сибирских территории.

Основная часть коренного населения получила в 1925 году государственность - был создан Коми-Пермяцкий автономный округ. С его образованием жители официально стали называть себя не пермяками, а коми-пермяками. Две обособившиеся группы пермяков остались за пределами округа. Одна из них в верховьях Камы (Афанасьевский район Кировской области) известна как зюздинские пермяки, другая - в верховьях Язьвы (Красновишерский и Соликамский районы Пермской области) - язьвинские пермяки. Последние официальные переписи записывают жителей - обеих групп русскими, однако при первом же знакомстве с ними убеждаешься, что таковыми они себя не считают и что язык родной не забыли.

Интерес к язьвинским пермякам исследователи проявляли давно. Впервые о проживании на Язьве населения, говорящего на не русском языке, упомянул в 1804 году Н.С. Попов в научном исследовании «Хозяйственное описание Пермской губернии», отметив, что здесь «Язык российский еще не имеет права гражданства». С тех пор язьвинские жители неоднократно привлекали внимание ученых.

Первые исследования язьвинского диалекта были осуществлены в 1669 г. финским профессором Арвидом Генетцон. Пробыв несколько недель в д. Паршаковой, он зафиксировал фонетические особенности местного языка, составил словарь говора из 1,5 тысяч слов, таблицы склонения и спряжения и результаты исследования опубликовал в статье «Восточно-пермский язык» на финском и немецком языках в 1697 году в Берлине.

В 1909-1910 годы историю возникновения и современное состояние поселении на Язьве изучал известный краевед и географ, выходец из коми-пермяцкого народа И.Я. Кривощёков. Результаты этих исследований опубликованы в 1914 году.

В 1947 году здесь побывала видный этнограф, исследователь финно-угорских народов В.Н. Белицер. Особенности расселения, хозяйства, жилища, одежды, обычаев и обрядов нашли свое место в солидной книге «Очерки по этнографии народов коми: XIX - начало XX века», а также в других крупных работах по этнографии народов мира. В.Н. Белицер удалось запечатлеть в фотографиях многие уникальные предметы культуры и быта - в 1940-е годы они оставались ещё реальной действительностью.

В 1949-1953 годы четыре поездки к язьвинским пермякам совершил профессор В.И. Лыткин - финно-угровед с мировым именем. Их результатом стала книга «Коми-язьвинский диалект», основную часть которой занимает грамматика язьвинского диалекта, словарь говора из 4469 слов и выражений, тексты рассказов, сказок, загадок, песен. Здесь же опубликован созданный Лыткиным язьвинский алфавит. С 1972 года письменную и устную культуру язьвинских пермяков изучают экспедиции Московского университета под руководством И.В. Поздеевой, в ходе которых выявлены и взяты на учет редкие книги и рукописи, установлены имена книжников. Эту же работу частично проводили в 1982 и 1988 год археографы Уральского университета (г. Екатеринбург). Диалектные особенности родного и русского языков и их взаимосвязь с вероисповеданием населения исследовала Е.М. Сморгунова (Московский Университет). С этими материалами она выступала на российских и международных конференциях: основные ее наблюдения можно прочитать в обстоятельной статье «Старообрядцы Верхней Язьвы; особая языковая ситуация». Этнографические исследования язьвинцев, которые под руководством Г. Н. Чагина ведет Пермский университет. Являются составной частью республиканской научно-исследовательской программы «Народы России: возрождение и развитие».

В наши дни язьвинские пермяки проживают на своей исторически сложившейся территории вдоль течения р. Язьвы от райцентра (г. Красновишерска) она лежит на расстоянии 40 км. Однако еще в 1950-е годы эта территория была значительно шире. На родном языке здесь говорило взрослое население во всех деревнях округи села Верхняя Язьва и деревень Верхняя и Нижняя Бычина. В наши дни родным языком лучше всего владеют жители самого отдаленного вверх по Язьве Антипинского сельсовета численностью более тысячи человек.

Письменные источники, устные рассказы, географические названия, фамилии жителей позволяют говорить о трех древних очагах формирования язьвинских пермяков. Первый - деревни Верхняя и Нижняя Бычина, второй - село Верх-Язьва и деревня Кичигино, третий - деревни Арефина, Паршакова и Антипина, первопоселенцы этих мест носили прозвища Быч, Кичиг, Паршак, Антипа, от которых пошли самые распространенные здесь фамилии. Из этих центров шло расселение пермяков во вновь осваиваемые земли. История образования некоторых деревень еще сегодня жива в памяти людей. Например, в деревне Егоровой обязательно расскажут, что первым поселился приехавший из д. Антипиной Егор Амосович Антипин. Его внучки - Евдокия и Февруса продолжают жить здесь, они всегда охотно рассказывают о прожитых годах.

Родословная д. Пудьва, судя по ревизским сказкам, началась со Степана Ивановича Паршакова 1801 года рождения. Он приехал сюда с отцом из д. Паршаковой и пустил прочные корни. Всех потомков Степана нынешние жители Пудьвы помнят поименно, так как сами являются продолжателями Паршаковского рода.

В писцовой книге 1579 года по Язьве названы 2 деревни и 1 починок. Через 44 года число их увеличилось до 10 и дворов в них насчитывалось 70. В 1710 году при передаче пермских земель в Сибирскую губернию в Bepx-Язьвинском стане был свой погост Верх-Язьва с деревянной церковью Рождества Христова, 4 деревни, 3 починка, в 49 дворах которых проживало 670 мужчин и женщин. По первой переписи Российской империи 1897 года Верх-Язьвинская волость объединяла 54 населенных пункта с населением 3843 человека. Перепись 1926 года отметила 3163 «пермяка по языку».

В начале 1950-х годов В. И. Лыткин насчитал около 3600 человек, свободно говоривших на пермяцком языке, что составляло 75 % населения всей Верхней Язьвы. К тому времени сохранялись все 54 населенных пункта, существовавшие в конце XIX века, однако, начиная с конца 1940-х годов, начался активный процесс перехода на русский язык и выселения ряда пермяков во вновь образованные поселки леспромхозов и алмазодобытчиков. По нашим подсчетам сегодня остается около 2 тысяч язьвинских пермяков, говорящих на родном языке, как в местах прежнего проживания, так и в новой среде - поселках Северный Колчим, Цепел, Красный Берег, Сим и городах Красновишерске и Соликамске.

Когда жителям верх-язьвинских деревень задаёшь вопрос: «Кто вы - русские или коми-пермяки? Как называете себя?», то чаше всего слышишь такой ответ: «Нет, мы не русские и не коми-пермяки. Коми-пермяки живут в Кудымкаре. Наш разговор с ними не сходится. Мы просто пермяки. Но нас записывают русскими. Но мы не русские и не коми-пермяки, язык у нас свой, пермяцкий, и считаем себя пермяками».

Язьвинские пермяки являются потомками древнего коми населения, проживавшего издавна в районе уездного города Чердыни. Под воздействием активного заселения Перми Великой русскими уже к середине XVII века они покидают эти земли. Та часть, которая ушла на верхнюю Язьву в предгорья Урала, сохранила наиболее древние черты в языке, обычаях, верованиях, которые у коми-пермяков, живущих в автономном округе, уже не известны.

Язьвинцы сохранили древнее самоназвание - «пермяк», которое коренным населением автономного округа тоже утрачено. Соседи-русские называют язьвинцев также пермяками. Название же «язьвинцы» дано по реке и им пользуются только исследователи, но самим народом оно не используется.

В.И. Лыткин, изучавший язьвинцев в пору активного функционирования родного зыка, пришёл к следующему выводу: «Звуковая система коми-язьвинского диалекта значительно отличается от звуковой системы древних коми диалектов - как коми-зырянских, так и коми-пермяцких. Если в морфологическом и лексическом отношении коми-язьвинский диалект имеет большую близость к коми-пермяцким говорам, чем к коми-зырянским, то этого нельзя сказать про фонетику коми-язьвинского диалекта. Здесь мы имеем дело со специфической системой фонем, в одинаковой степени отличающихся от фонетической системы коми-зырянского и коми-пермяцкого наречий. Эта специфика звуковой системы коми-язьвинского диалекта определяется, в основном, вокализмом, а именно: наличием особых гласных, отсутствующих в других коми-диалектах; специфическими особенностями произношения некоторых фонем; наличием ряда специфических фонетических закономерностей в области гласных; особой, чрезвычайно оригинальной системой ударения. Именно эта специфичность фонетики речевой системы коми-язьвинцев заставляет нас этот диалект выделить в особое наречие, противопоставляя его коми-зырянскому и коми-пермяцкому наречиям. Это наречие А. Генетц назвал восточно-пермским, а В.И. Лыткин - коми-язьвинским (а не коми-пермяцким)».

Наличие важнейших факторов - языка, самосознания, самоназвания, компактной исторической территории проживания позволяет говорить о сохранении в наши дни не просто обособленной этнической группы коми-пермяков, как принято в исторической литературе, а одного из самостоятельных коми народов.

Интересно освоение язьвинскими пермяками русского языка и взаимоотношение его с родным. Судя по всему, в настоящее время позиция русского языка как разговорного намного выше и прочнее. С ним знакомятся с детства, с его помощью овладевают знаниями в школе, им пользуются в церковной службе и во всех других жизненных ситуациях. У язьвинцев налицо билингвизм - знание двух языков - родного и русского, но при этом разговорный русский язык в значительной степени отличается от диалекта соседнего русского населения. Специфика его в первую очередь объясняется особенностью родного языка. В русскую речь часто вставляются пермяцкие слова.

Распространению на Язьве русского языка способствовали разные обстоятельства. Пермяки, проживавшие по нижнему течению Язьвы, раньше соприкоснулись с русскими крестьянами, отсюда чаше уходили в отхожие промыслы. Поэтому старожилы этих мест (из деревень Бычина, Гилева, Ивачина, Немзя) сегодня не считают себя пермяками, ими забыт родной язык. Но о былой принадлежности населения здесь говорит многое: жители пользуются старыми названиями полей, урочищ, речек и произносят их в пермяцком варианте. В народной памяти проявляются черты старого быта, сохраняются предания об основателях родовых поселений, не исчез прежний фамильный состав во всех деревнях.

Особую роль в переходе язьвинских пермяков на русскую разговорную речь сыграла старообрядческая вера, принятая в конце XVIII века. В дальней д. Пудьва находились главные скиты старообрядцев-беглопоповцев, где учили церковно-славянскому языку и книжности. Родители из многих язьвинских деревень отдавали детей, которые за зиму успевали изучить Псалтырь, письмо, правила церковной службы и певческое искусство. В некоторых деревнях ещё проживают люди, которые в 1920-е годы учились в Пудьвинских скитах, они с большим уважением вспоминают своих учителей.

В отличие от поселении по среднему и нижнему течению Язьвы русский язык в верхне-язьвинских деревнях приживался медленно, так как места здесь глухие, и жители вовлечены были не в господствующее православие, а в старообрядчество. Так что жив ещё сегодня родной язык в Антипинском сельсовете (выше по р. Язьва от с. Верх-Язьва). Здесь почти невозможно встретить человека, не знающего хотя бы несколько слов пермяцкого языка. Сегодня родным языком свободно владеют люди старшего возраста, в том числе и те, кто родился в 1930-е годы. Полнее он звучит в рассказах о местном быте. Многим этот язык необходим для секретного общения. Дети пермяцкий язык знают плохо, а некоторые его и не понимают. Есть семьи, особенно среди служащих в которых преднамеренно стараются не говорить с детьми на родном языке. Объясняют это тем, что родной язык бесписьменный, в школе не изучается и нигде не пригодится. Люди же пожилого возраста на наш вопрос: «Знаете ли свой язык?» уверенно отвечают: «Пошто же мы его забудем, он ведь наш родной. Мы детям наказываем не забывать его».

В 1930-е годы предпринимались попытки введения в школах верхней Язьвы изучения родного языка, в д. Антипиной до сих пор помнят учителя А.К. Мелехина, два года обучавшего язьвинских детей. Говорят, поначалу он учил по букварю, привезенному из автономного округа, откуда учитель был родом. Но когда понял, что язык детей отличается от коми-пермяцкого, составил свой букварь на местном наречии, в годы войны А.К. Мелехин погиб на фронте, и начатое им дело никто не продолжил.

Если у язьвинцев возникает потребность написать что-либо на родном языке, они пользуются буквами, ведь составленный профессором В. И. Лыткиным алфавит никто не знает. По утверждению старожилов пермяцкий язык осваивали раньше и русские. Примеров этому достаточно много. Старая жительница Пудьвы В.П. Паршакова рассказывала, что девушки, взятые пудьвинскими парнями в жены из русских деревень Низовая, Полом, Костарево, через полгода свободно говорили по-пермяцки. Ещё в 1930-е годы все учили пермяцкий язык, так как разговаривали только на нём.

В наше время процесс переориентации язьвинцев с родного языка на русский активно продолжается. В условиях тесного соседства с другими народами и отсутствия государственного признания их пермяками, у язьвинцев до сих пор сохраняется двойственность: они отличают свой язык от коми-пермяцкого и свой русский от русского соседнего населения. До тех пор пока такая ситуация будет сохраняться, следует считать пермяков верхней Язьвы самостоятельным народом.

Многие язьвинские деревни группируются в гнезда (Антипина, Паршакова, Арефина, Талавол, Нижнее и Верхнее Заполье; Ванькова, Симонова, Егорова, Макарова, Семина, Панова, Федотова). Крупные деревни образовались путем слияния близко расположенных починков. Так, к центральной части д. Антипиной примыкают четыре конца: Ипатова, Миронова, Нефедова и Карьело. Первые три конца названы по именам первопоселенцев, а четвертый - по характеру местности (словом «карьело» в местном языке называют высокие места).

Обязательная принадлежность поселений - поля, названия их доносят формы и звуки живой местной речи; Юйволадор - ночная северная сторона, где солнца не бывает Ассоволадор - утренняя восточная сторона, где солнце восходит; лунволадор - дневная, южная сторона, где солнце теплое светит; Ротволадор - вечерняя западная сторона, где солнце садится.

Во всех деревнях усадьбы строились одного вида, жилая часть состояла из двух изб с сенями по середине. Параллельно с жилищем вплотную ставились двухъярусный двор с бревенчатым въездом на поветь - второй ярус, предназначенный для хранения сена и инвентаря, жилище и двор закрывались отдельными двухскатными крышами. На длинной стороне жилища, обращенной на солнечную сторону, находилось крыльцо на столбах. Прежде крыши строений строили без гвоздей, в наши дни на охлупнях и крюках, поддерживающих желоба-потоки, в редких случаях сохранились резные украшения, которым придавали форму зверей и птиц, во второй половине XX века стали распространяться крыши на стропилах. Выразительность некоторым крыльцам до сих пор придают арочные проёмы.

Интерьер дома оформлялся в северных традициях: передний угол и русская печь на одной оси по диагонали, полати над входом, пристенные лавки, полки над окнами.

Основными средствами передвижения являлись сани-дровни, волокуши, вырезанные из стволов елей с корневищами, долбленые лодки. Было принято ездить верхом на лошади, запряженной в сани или волоки, женщины до сих пор вспоминают, что им приходилось ездить венчаться верхом на лошадях.

Традиционный костюм язьвиниев бытовал еще в 1930-1940-е годы. Пожилые женщины носили синие и набивные косоклинные дубасы, а молодые - цветные, прямого покроя сарафаны. Девушки предпочитали новую моду - юбку и кофту. В эти же годы на Язьве еще можно было увидеть женщину в кокошнике (коллекция таких кокошников хранится в Чердынском краеведческом музее). Для них характерно полукруглое очелье с острыми концами. Кокошники на лицевой стороне украшались речным жемчугом, перламутром, бисером, фольгой, золотым шитьем, позднее стеклянным и пуговицами, мишурой. Сохранившиеся кокошники изготовлены в середине XIX века. Однако орнамент очелий (передней части) намного древнее, так как известно, что его берегли и переносили со старого кокошника на новый. К сожалению, содержание узоров язьвинских изделий остается не изученным. Поверх кокошника надевался платок. По отзывам очевидцев, женщина в кокошнике олицетворяла Богородицу. Казалось, что она наделялась силами природы - солнца, земли. Долго сохранялась традиция, по которой новобрачные женщины до рождения первого ребенка носили кокошник с налобной принизкой - полоской холста, украшенной бисером, спускающимся на лоб. Девушки носили налобную ленту, которую называли «лопшанкой» и «хаас». Сзади ленту сосборивали в «хвостик».

Мужской костюм состоял из холщёвых штанов и пестрой рубахи-косоворотки. На голове носили валяные колпаки. Верхний костюм длительное время включал суконные понитки, шубы, холщевые шабуры - кафтаны, на работу обязательно надевали глухие запоны (рабочая одежда) с рукавами.

Обязательной частью костюма являлись пояса, в язьвинских деревнях было развито очень многообразное искусство узорных тельников, покромок, кушаков. К сожалению, в музеях поясов представлено немного.

В 1950-1960-е годы традиционный костюм у язьвинских пермяков из повседневного употребления вышел. Но он не забыт и кое-что из него еще бытует, в старообрядческом храме при мерцании свечей и блеске убранства так и веет стариной, когда видишь молящихся в старинных одеяниях. По-прежнему на моления женщины и девушки приходят в цветных сарафанах с поясами, цветных платках, а мужчины и молодые парни - в рубахах-косоворотках с тельниками и кафтанах.

Сарафаны, головные уборы и пояса являлись важной частью свадебного обряда, накануне свадьбы отец жениха привозил в дом невесты сундук для приданого, в котором будущая свекровь посылала сарафан, кокошник и рыбные пироги. Позднее вместо кокошника клали моршень (головной убор). Сарафан надевали на невесту, в нем она ехала в дом жениха, где с нее сарафан снимала свекровь. После расплетения косы свахи надевали на девушку кокошник или моршень, и с этих пор невеста считалась женщиной. Кокошник или моршень становились ее повседневными головными уборами. Накануне свадьбы невеста готовила пояса, которые дарила ближайшим родственникам.

На обычных ткацких станках язьвинцы ткали не только пестрядь, но и сложные браные узоры, которыми украшали женские рубахи, полотенца. Опытные женщины ткали узоры по памяти.

Пояса плели на руках, ткали на нескольких квадратных дощечках - «табочках» или при помощи «бердечка». В них преобладала яркая расцветка; орнамент поясов чаше всего был геометрическим. Каждый узор имел свое название. Путем сочетания небольшого числа орнаментальных мотивов составлялись сложные узоры.

Местные мастера занимались набойкой холста, по синему фону наносились белые и желтые геометрические и растительные узоры, сохранившиеся сарафаны-дубасы из набойного холста свидетельствуют о высоком уровне художественной работы.

Высокого уровня у язьвинских пермяков достигло искусство обработки дерева - доступного и дешевого материала, скульптурно обрабатывались корыта, ковши, чашки, солонки, ложки и т. п. Из бересты и корней делали туеса, пестери, крошни, пастушьи трубы, кузова, солонкцы. Прялки и детали ткацкого станка украшались резным орнаментом.

Повседневное питание длительное время основывалось на продуктах собственного приготовления, очень были приняты пельмени и рыбные пироги, хлеб в русской печи на поду пекли двух видов - ковриги и ярушники. Значительное место в пищевом рационе занимали растительные блюда. Из напитков наибольшее предпочтение отдавалось квасу и браге. Достаток в семьях определялся молочными продуктами. Наравне с мясом домашних животных употребляли дичь, однако медвежатину и зайчатину не ели. Разнообразием отличалась пища к праздникам и семейным обрядам. До сих пор пожилые люди сохраняют приверженность к традиционной пище и старым способам ее приготовления.

Христианство к язьвинским пермякам проникло в XVI веке, в то время территория их проживания входила в Губдорский погост со своей церковью. Позднее церковь появилась в д. Язьва - будущее село Нижняя Язьва. К 1703 году деревянная церковь уже существовала в центре вновь образованного Верх-Язьвинского погоста. В 1833-1877 годы ее заменили каменной, которая в перестроенном виде сохранилась на территории мастерских с. Верх-Язьва. C конца XVIII века пермяки верховьев Язьвы обращаются в старую православную веру - старообрядчество.

Сегодня духовным центром язьвинских пермяков является д. Ванькова (до конца 1930-х годов называлась Сюиб, переименована в честь земляка Е.Т. Ванькова награждённого еще до войны боевым орденом.

Здесь, в деревянной Никольской церкви, находится кафедра, преосвященного епископа Леонтия Пермского (старообрядческое беглопоповское согласие). Церковь освящена в 1924 году (прежде здесь был молитвенный дом, построенный крестьянином Ф.Е. Паршаковым). Царские врата иконостаса привезены из закрытого молитвенного дома д. Пудьва в 1970-е - 1980-е годы здание церкви подвергалось реконструкции.

Как для язьвинских пермяков, так и для русских, проживавших в округе, святым местом являлся Вылом здесь, в 20 км. от д. Пудьвы жил когда-то инок Игнатий с братией. 5 июня - в день его памяти ежегодно собиралось до сотни человек на панихиду. Вода ручья, выбегавшего из-под могилы Игнатия, считалась чудодейственной; ее уносили с собой и использовали для лечения. Последний раз молились здесь в середине 1930-х годов. Потом лес вырубили, и сейчас это место отыскать никто не может.

Наряду с этим до настоящего времени в быту язьвинских пермяков сохранились многочисленные остатки дохристианских; веровании, связанные с проявлением нечистой силы. Наиболее значимыми были духи, живущие в лесу и воде. До сих пор рассказывают о лешем, как о хозяине леса, о его проказах и шутках. В одном из предании он даже соперничает с главным богатырем язьвинцев - Пелей-охотником. Водяного называли Шулейкиным. Верили, что во время святок он выходит из воды, ездит со своей семьей на лошадях и развлекается. Считалось, что он мог забрать хорошего ребенка и подложить плохого. Домового называли суседком, считая его хозяином дома, семьи. Он обитает в голбце (подполье), существовал обычай угощать домового хлебом, пирогами, чтобы он защищал жилище от всех бед.

Переплетение языческих веровании с православием наблюдается во многих обычаях и обрядах, но особенно в свадебных и похоронных.

На святки, по воспоминаньям язьвинцев, обязательно рядились медведем, козой, стариками, старухами, мужики - женщинами, женщины - мужиками. Маски делали из бересты, в зубах держали кусок красной ткани. Ряженые ходили по домам, пели, плясали, разыгрывали сценки.

Молодежь по избам устраивала посиделки, которые назывались вечерками, сначала девушки пряли, обменивались новостями, а как только появлялись парни, начинались развлечения, играли в «жмурки», «ладошки», «канфуз», «номера». Для игры в жмурки шарельщику (водящему) завязывали глаза, заставляли покружиться на одном месте, а затем кого-нибудь поймать и угадать имя. В игре «ладошки» шарельщик сгибался в поясе и выставлял ладони ниже пояса, присутствующие ударяли по ладоням, а шарельщик угадывал имя. Чье имя угадывал, тот вставал на место шарельщика. Для игры «номерами» девушки раздавали парням свои платки и выходили в сени. Ребята успевали платки передать друг другу, а девушки, войдя в избу, отыскивали свои платки, когда выяснялось, что платок девушки находится у другого парня, ей приходилось его выкупать; петь, плясать, целовать парня. В святки играли с огнем. Зажженную лучину передавали друг другу, у кого в руках она гасла, у того, считалось, произошел канфуз. Над ним спешили посмеяться, сказать что-то необычное. Кто сердился, того задирали еще больше.

К масленице готовились заранее, строили катушки, ремонтировали санки, пекли печенье в виде зверей и птиц. По воспоминаниям А.Л. Антипиной (1910 г.р.), в д. Ваниной «катались по угорам, особенно весело в последнее воскресенье масленицы. Скатывались на солому. На ней валялись. Оттуда поднимались в деревню с песнями, парни целовали девушек, а иногда их на себе несли в гору». Считалось, что благодаря всему этому обеспечивалось в жизни благополучие.

На Пасху строили качели, у которых и собирались. Устраивали игрища, водили хороводы, если к этому времени стаивал снег.

Больше всего играли в Троицу и Петров день. На Троицкой неделе девушки ходили в лес завивать березки и загадывать желание. На лугу или поляне играли «кругом». По кругу ходили до тех пор, пока кто-нибудь его не разрывал, после чего девушка на одном из концов останавливалась, а остальные обвивали ее и пели песню: «Во поле, во полюшке березонька стояла, стояла, качалась, к земле наклонялась. После чего крайняя девушка сталкивала круг, все к общему удовольствию падали. Играли на лугу и в «плетень». Девушки с пением шли парами друг за другом, при этом задние пары проходили в образовавшемся коридоре между впереди стоящими и становились первыми, и так до тех пор, пока не обходили весь луг. Часто играли в бабки, пряталки, шарик, чижик и др.

Особое место среди праздников занимала «Встреча сарчика». Этот праздник берет свои истоки в языческих временах и был известен многим народам Севера и Сибири. Смысл его в том, чтобы выразить радость прилетевшей весной первой птице и определить по её поведению погоду и урожай будущего лета. Вместе с тем обряд носил заклинательный смысл: птицу необходимо было задобрить, чтобы она принесла и обеспечила благополучие в жизни.

Язьвинские пермяки приурочивали обряд к Николину дню весеннему (22 мая по новому стилю) и к прилету трясогузки. Во многих местах праздник назывался «Плишка», «Встреча Плишки». У язьвинских пермяков же трясогузку называли «Сарчиком» (в других местах Урала подобное название не известно). Старожилы вспоминают: «В молодые годы, когда я была девушкой, ходила с подружками на праздник «Встречи Сарчика», который проводился ежегодно на третий день Николы. Бывало человек до 30, девушек и ребят, из деревни выходили под сумерки (вечером) и там, на облюбованной лужайке, проводили праздник. По исстари заведенному порядку собиралась молодежь, бабы и мужики, из дому идем сразу партией, предварительно сговоримся. Придя на место, в первую очередь раскладываем костер. Ребята принесут дрова, бересту, для сидения колодники. Они и разожгут костер, вокруг которого садимся кружком. Потом подаем пиво, сначала я всем подаю, после меня рядом сидящая подружка подает всем, после третья и т. д. Пока вся очередь не пройдет. Каждая, подающая пиво, остатки сливает в один туесок. В голове шумит, начинается пляска, тряска, гармошка, песни всякие разные. Костер горит, ребята подкладывают дрова, чтоб светло было. Перед тем, как идти домой, выкапываем ямку палкой. Из каждого туеска сливаем по капле в ямку со словами: «Напоили допьяна, схоронили сарчика». Зароем ямку, притопчем с припляской, да еще попляшем и с песнями все до дому идем. Возвращаемся уже поздно, к полночи, когда на празднике раздуримся, то один другого сталкиваем под угор и пустые туески пинаем ногами, тут тоже получается смех и веселье».

«Возле костра сидели кружочком, песни пели, пиво пили по кругу, подавали его те, кто приносил. Тут же плясали под гармошку, кругом играли, песни «летние» пели, прыгали через костер. После веселья расходились по домам. На поле ходили вечером. Года три назад еще раз собирались «ловить сарчика». Говорили: «Вот сарчик прилетит и толстой ногой лед на реке переломит». Были приметы: сарчик низко летит, значит лён короткий будет, а если высоко - лён будет длинным. К Николину дню сарчик обязательно прилетал». Остатки пива плескали на землю и говорили: «Это сарчику». Если он прилетит, то скоро будет тепло». «Если сарчик летал низко, то должна быть сухая погода, а если высоко - дождливая. Плишка-сарчик прилетает вперед скворцов».

Разнообразные обрядовые действия были связаны с жилищем. Смысл их заключался в том, чтобы защититься от вредных сил и обеспечить себе благополучную жизнь. Новый дом никогда не ставился на том месте, где проходили дороги, потому что считалось, что на них-то и «витала разная нечисть». Место переднего угла выбиралось по гаданию: хозяин будущего дома брал каравай хлеба, становился лицом на северную (темную) сторону И бросал его через голову. Где каравай ложился, там и вставляли в землю деревце. Передний угол язьвинцы называли «ен угол» (ен - Бог).

Жилому дому приносилась жертва. Под нижние венцы сруба переднего угла и в пазы матицы клали монеты и шерсть. Жить в новый дом переходили по особому ритуалу, вечером. Первым заходил хозяин с иконой и петухом или кошкой, потом хозяйка с квашенкой и углями, за ними остальные члены семьи, сначала молились, а потом топили печь и пекли хлеб. В новый дом обязательно приглашался домовой. Для этого брали помело в старой избе и говорили: «Пойдем, суседушко домовой, жить на новое место». Волокли помело с домовым, в новой избе спускали помело в голбец (подвал). Он там и жил. Его любили, кормили, никогда не обижали. Некоторые говорят, что его видели, он казался маленьким, бойким, всегда занятым, если с ним плохо обращаться, то домовой может мстить и даже задушить.