Из воспоминаний Ф.К. Арзамасова – о Выборгской наступательной операции
[…]1 Апрель сорок четвертого года. Дни становятся все длиннее и длиннее, наступают ленинградские белые ночи. Почти сошел снег, только кое-где в лощинах и оврагах, на лесных опушках сохранились белые пятна, словно большие заплатки на старом сюртуке.
[…] Стоят, раскинув свои ветки, словно девичьи косы, белоствольные березы, а там поодаль от березовой рощи гордо высятся и возвышаются темно-зеленые наряды, высокие кроны хвойных деревьев. По белым стволам берез идет чистый, как слеза ребенка, сок. Скорей всего, он уже прошел. Люди потянутся в лес попить этот нектар. Приход весны возвещают российские небесные певцы просторов и полей – жаворонки. Первыми они встречают восход солнца и последними провожают его… Летели они над большими и малыми городами над заснеженными лесами, разливами рек, над солдатскими траншеями и минными полями. От первого часа их пребывания и до середины лета не будет скучно на российских просторах.
От некогда большой деревни уцелело несколько печных труб. Приземистый домик – немой свидетель тех дней, залатанный, заштопанный, стоит в стороне от дороги и самой деревни. Вот она линия обороны, тут сидели немцы, вот их траншея. В этих траншеях нам, разведчикам, приходилось брать пленных. Перед траншеями проволочные заграждения и минные поля. На брустверах траншей пробивается свежая зеленая трава.
Ночью прошли Кингисепп. Город расположен по правому берегу реки Луги на пересечении реки с Нарвским трактом и железной дорогой Ленинград – Таллинн. За городом в трех километрах находится комбинат «Фосфорит», от которого остались одни развалины битых глыб и исковерканные металлические конструкции.
Большой привал. Взвод разведчиков 1240 полка остановился у Гатчинского дворца, где недавно неистово бушевал огонь, охватив стены своим языком и все, что поддается еще пожару. Через пустые глазницы окон языки пламени выходили наружу, пожирая деревянную облицовку парадных палат дворца.
Там, где когда-то сверкал позолотой тронный зал, картинная галерея, теперь груды битого кирпича, бесформенные куски искаженной огнем бронзы. Сорванным с кровли листом железа ветер хлопает по уцелевшим стропилам.
Деревья вокруг дворца черные, обгорелые. Перед нами развалины, замечательный парк, живописные2 …, лепные украшения стен превращены в щебенку. Обширные парки: Дворцовый, Приоратский, живописные планировки с их озерами, павильонами превращены [в] обезображенное поле. Разрушены представляющие ранее [местные достопримечательности] остров Любви, мосты, павильоны Орла и Вепря. Грустная картина варварских разрушений и разбоя.
Гатчина – мыза княгини Натальи Васильевны3, сестры Петра Великого – один из шедевров русского классицизма, своеобразная композиция зданий гатчинского дворца отличалась простотой и строгостью оформления. Целые кварталы, оцепленные колючей проволокой, – следы концентрационных лагерей для военнопленных.
Мы идем по городу Пушкина, бывшее Царское Село. Его украшением были Екатерининский и Александровский дворцы, конюшни и казармы гвардейских полков, а также Царскосельский лицей с притоком придворной знати. [Все это] сделало его веселым и шумным. К южной части города примыкает София4. Грандиозное по своей протяженности, исключительной пластичности, богатству декоративных орлов и убранству интерьеров [здание] превращено в щебень. Пожар уничтожил ценнейшие творения рук человека.
Комплекс Агатовой каменной галереи с5 …, Зубовским флигелем и корпус музея, примыкающий к дворцу, разрушены. Парк, который создавался веками, раскопан траншеями, вековые деревья срублены. Не стало многочисленных сооружений и павильонов. Перед главным входом в Александровский дворец немцы устроили кладбище. Здесь же они хоронили офицеров. Такие же кладбища видны в разных местах и уголках Екатерининского дворца.
И вот Ленинград. [С] каким-то особым чувством вступаешь в этот город, откуда начал свой путь Октябрь6 и довел до светлого будущего к великим очередям за куском хлеба и пустым полкам в магазинах, а также посрамлению старшего поколения. Батальоны 1240 стрелкового полка прошли последние укрепления перед Ленинградом. С невыразимым чувством благоговения прошли мы через весь город. Перед нами Рыбацкое. Совсем рядом стояли в суровом молчании полуразрушенные варварскими обстрелами корпуса завода «Большевик». Мы своими глазами увидели, какой дорогой ценой горожане отстаивали родной город, как много они перенесли. Здесь еще не убраны баррикады, огромные дзоты в центре города. Один из них выдвинулся на Садовой, всего в четырех кварталах от Невского проспекта. […]
Спустя полчаса можно было услышать и разобрать, как в общей симфонии боя стали лаять наши зенитки. Окутанные разрывами тучи проходили самолеты, началась бомбежка. По линии обороны шла, казалось, сметая все на своем пути, черная стена дыма и земли. Бомбы рвались рядом, в голове звенело, рот и нос забиты землей, дыхание спирает кислотой тротила. Мне показалось, что я остался один. В разрыве черной пыли и дыма начал появляться солнечный диск, высветило вокруг лежащее поле, сплошь изрытое воронками. Это была последняя бомбежка финнов, возможно, и последняя помощь немцев своему вассалу.
Не забыл я случай, который никакого отношения к боевым действиям не имеет, но на нас, разведчиков, произвел огромное впечатление. Мы шли вместе с батальоном Зубкова Николая Арсентьевича, и вдруг лейтенант Барсов обращается к комвзвода:
– Василий, подожди, покажем ребятам, да и сами посмотрим усадьбу великого Репина.
– Далеко это?
– Тут рядом, недалеко. В 1899 году Илья Репин, приобретая одноэтажный дом на берегу Финского залива, с увлечением взялся за его реконструкцию, дав усадьбе имя райских богов – покровителей родного очага – ПЕНАТЫ. [Построил театр-беседку «Храм] ОЗИРИСА и ИЗИДЫ», – рассказывает лейтенант Александр Барсов. – Не стало этой чудесной беседки, она была своего рода эстрадой. Рядом лужайка, называемая площадью Гомера, где устраивались народные гулянья, а дальше стояла башня Шахерезады, но и ее не стало. На границе усадьбы Репина насыпан холм в честь Родины, назван Чугуевой горой. У подножья этой горы могила художника, куда он велел себя похоронить. Репин, приобретая дом, построил восьмигранную веранду, построил второй этаж, где под стеклянным колпаком разместились мастерские, и балкон. Конусообразной формы крыши, резные украшения придавали дому причудливую форму. Не стало, как видите, этого чудесного домика, который по средам голубым флагом над крышей приглашал гостей.
Разрушена и сожжена гостиная, в которой велись жаркие споры о литературе, исскустве, не раз пел здесь Шаляпин, декламировала Самойлова, играли Глазунов и Астафьев, вместе с хозяином рисовал Поленов и Кустодиев, читали свои произведения Горький и Маяковский, приезжали сюда ученые Менделеев и Павлов. […]
Газета «На страже Родины» в дни проведения Выборгской наступательной операции писала: «Командование 1240 стрелкового полка организовало разведку. Для чего были высланы две группы с задачей выявить систему обороны противника и захватить пленного. Группа лейтенанта Филиппова окружила платформу7 … и захватила пленного, установила пути отхода противника. Вторая группа старшего сержанта Арзамасова также захватила пленного и выявила систему обороны противника. Узнав при этом о предпринятии финнами контратаки, которая не принесла для них никакого успеха. Под огнем нашей артиллерии и при поддержке танков батальоны полка пошли в контратаку, вперед проскочили разведчики старшего лейтенанта Коваля и рота капитана Турова».
По приказанию командира полка второй батальон изменил свое направление наступления на хлебозавод, после чего под прикрытием артиллерийского огня броском захватил его. Рота старшего лейтенанта Деменева после взятия хлебозавода переходит в район Карьяна, где засели финны. Первыми ворвались сюда бойцы лейтенанта Маслова, которые дали возможность наступать вдоль железной дороги. Противник стал отходить, оставляя город. Батальоны 1240 полка вышли к городскому бульвару, через час [c] небольшим – к заливу Суомене. Город был уже освобожден, но разведчики, получив приказание выйти в тыл противника и захватить мост через Сейменский канал и удержать до подхода стрелковых подразделений, теряя товарищей метр за метром приближались к мосту. С противоположного берега ударило орудие, погиб Валентин Федоров, взявшийся его уничтожить. Затем около моста погиб Сергей Дженибеков – парнишка из Алтая. Под прикрытием автоматных очередей и противотанковых ружей Сергей подобрался до моста, поднялся первым, перед которым, то есть финским пулеметом, была открытая площадка. Финн тоже заметил Сергея и открыл по нему огонь. Сережа отполз в сторону и бросил гранату на пулемет. Взрыв потряс воздух. Не успели упасть комья земли и сколки, как разведчики бросились к мосту.
– Этот проклятый канал я запомнил на всю жизнь, – говорит Александр Арьков. – Мне пришлось тонуть тогда, когда его форсировали.
После войны Саша Арьков бывал не раз на месте гибели разведчика Сергея Дженибекова. Он нашел следы окопа и место, где погиб он. Его похоронили возле осины. Никто не знал своей судьбы, но все ясно понимали и верили в судьбу Родины. Сережа также понимал это искренне и просто мужественно, и когда было сказано ПНШ-2 капитаном Алексеем Скляренко:
– Кто боится смерти, пусть сейчас же заявит. Мы его отпустим, чтобы не подвести товарищей своей трусостью.
Люди, где погиб разведчик, не поставили памятник. Живет погибший разведчик в могучем дереве, будто в нем течет кровь нашего товарища по высокому стволу, поднимаясь ввысь. Шумит, не уставая, зеленая роща и рассказывает о битвах, что проходили здесь, о погибших солдатах, отдавших жизнь ради жизни на Земле.
Идет обычная перед наступлением подготовка. Солдаты проверяют снаряжение, подгонку обуви, прячут за голенище ножи, ложки, набивают патронами обоймы, магазины, собирают нехитрые солдатские пожитки.
Разведчикам в этом отношении, проще – никаких вещей, на боку нож, пистолет, пара дисков к автомату. Они сидят, тихо разговаривают, курят. Над нами все сильней гром артиллерийской подготовки, залп гвардейских минометов «Катюш», заглушая грохот разыгравшейся на поле боя.
– Видим, – говорит Геннадий Долганов, – зеленая ракета, выскакиваем из траншей, сначала в суровом молчании, а затем с криком «Ура!» несемся туда, где наш противник. Вместе со стрелками бросаемся на первые позиции противника и отсюда отправляем первого пленного. Наша группа уходит вперед, избегая боя.
Ночь застала нас в каком-то хуторе, где всего-то два дома, далеко отстоящие друг от друга. Выбрали дом, что стоит на открытой местности. Рядом с домом погреб. Поймали две уцелевшие курицы. Разыскали подходящую посуду. Ваня Кравец приготовил отличный обед. Командир написал донесение, Рябоконь и Вольский были тут же отправлены с этим донесением в штаб полка. Осмотрели местность около нашего жилища и устроились на отдых в погребе, и к своему удивлению обнаружили, что в соседнем доме ночевали финны, а мы даже часового не выставляли… […]
– Когда начались уличные бои, – вспоминает Вера Николаевна Кляро, – была дана команда нашему штабу передислоцироваться к месту боевых действий. Колонну штаба сопровождали зенитчики в конце и в голове колонны. Не доезжая до города Выборга, на нашу колонну налетели немецкие бомбардировщики в сопровождении истребителей и обрушили на нас свой бомбовой груз. Я спрыгнула на ходу с машины и залегла под обрывом. Что творилось! Что-то невероятное, бесконечные взрывы, кругом огонь.
Когда отбомбились, я подняла голову, вижу: кругом все горит, даже трава. Зенитные орудия обуглены, машины взрываются, нигде ни души. Потом услышала стоны то в одном, то в другом месте возле горящих машин. Вижу, идет машина с передовой, попросила шофера погрузить и отвезти раненых в медсанбат. Я таскала их волоком, не было сил поднять, теперь был помощник.
Доставили раненных в медсанбат, и тут я потеряла последние силы от усталости [и] упала, [а] так как была в крови, врачи решили, что я ранена, – так закончила свой рассказ Вера Кляро. […]
После освобождения города Выборга возникло несколько очагов пожара. Позднее стало известно, что поджигатели и другие диверсанты, которым было поручено совершить эти диверсионные действия, были никто иные, а осужденные смертники.
Белая ночь еще более способствует ощущению, что зори заволакиваются клубами черного дыма. Пламя пожаров и взрывов раздаются здесь и там. В рабочей части города сохранилось 23 дома. Территория портовой железной дороги окутана колючей проволокой с надписями: «Заминировано». В центре на фоне моря какие-то фабричные трубы. Квартал за кварталом обходим город. В южной части – рабочая окраина – домов нет. Большая часть их сожжена и взорвана. Заросшие травой фундаменты служили очагом сопротивления.
Широкая асфальтовая дорога, ставшая главной улицей, которая ведет в центральную часть города. На гранитных обрамлениях и обрамляющих скалах высятся чередой сосны, а под ними лежат трупы солдат, тех, кто пытался держать город под огнем. Слева примыкает к заливу низина, [там] протянулось кладбище машин.
Воины, освободившие Выборг, по двое, по трое суток не смыкали глаз и не видели отдыха, но в эту минуту в ночь на 21 июня никто и не думал о сне. Радость солдат и офицеров необычная. Все поздравляли друг друга, все говорят о стремительном темпе, о воодушевлении и умении, благодаря которому только и можно было пройти за десять дней весь огромный путь от Сестрорецка до Лесоострова, до Выборга. На одиннадцатые [сутки] штурмом взять город Выборг – прославленный город в истории России. […]8
__________________________
1 Здесь и далее опущены сведения о других эпизодах фронтовой жизни Ф.К. Арзамасова.
2 Далее одно слово неразборчиво.
3 Так в документе. В действительности, владелицей Гатчинской мызы была родная сестра Петра I Наталья Алексеевна.
4 Имеется в виду Софийский собор в г. Пушкин (бывшее Царское Село).
5 Далее одно слово неразборчиво.
6 Имеется в виду Великая Октябрьская социалистическая революция 1917 г.
7 Далее одно слово неразборчиво.
8 Подпись отсутствует.